Раздается гром и вспыхивает красное пламя. Страшный взрыв разрывает реторту. Монах впадет в исступление и спрашивает название нового вещества. «Порох», отвечают Светлый и Темный духи. – «Это порох», – повторяет монах. Вместо золота – страшной силы – он открыл порох – другую страшную силу.
Появляется друг его рудокоп и зовет его на праздник по случаю большой добычи золота в рудниках Фрейбурга, который дает им Бурграф.
Железные рыцари затягивают занавес. И снова гонг. Открыта сцена.
Площадь. Бурграф. Графиня. Рыцари. Девушки. Рудокопы. Цветы, ленты, яркое солнце. Пляска, турниры, флаги и копья.
Гремят трубы, свищут флейты, бьют барабаны и бубны. Веселый хоровод вокруг слитка золота, добытого рудокопами.
На празднике Бурграф пленяется невинной голубкой «Магдой», дочерью рудокопа; но она не хочет покинуть своих белых коз и голубей даже для графской короны. Он ищет ее в горах, куда она скрылась. Занавес.
И снова келья и в ней алхимик.
Дочь рудокопа спасается у него от настойчивых преследований Бурграфа. В одежде юного монаха Бертольд скрывает ее у себя, когда тот неожиданно приходить в монастырь.
Желая спасти Магду, монах покупает ее свободу ценою пороха, тайну которого выдает Бурграфу. Долгая беседа его с Бертольдом открывает Магде-монашку истинное лицо и душу Бурграфа и когда он восклицает: «иду с порохом, но без Магды!», она срывает свой капюшон и одежду монаха и кричит страстно:
– И с порохом и с Магдой!
Бертольд разводит руками: кто женщину поймет!
Два рыцаря закрывают и эту картину. И вот последнее действие.
Тюрьма Бранденбурга.
Алхимик-изобретатель пороха, которым сокрушаются латы и щиты рыцарей, схвачен ими и заключен в тюрьму, как волшебник.
Идет война. Время лат, копья и стрел прошло. Приходить на смену порох. Этим порохом разбивает Бурграф стены крепостей железных рыцарей и рушатся стены тюрьмы.
Магда – сестра милосердия первая находит Бертольда и возвещает ему радость победы и страшную силу его пороха.
Он уже ликует и славить свое великое изобретение, как в окне появляется «Вещая старуха» и поет надрывающим сердце голосом: «Слезы, что жемчуг в ракуше, дай мне ракушу, как землю большую, я жемчуга слезы в нее соберу, к небу далекому, к небу лазурному я, как упрек от земли, принесу за сыновей, убитых в бою». Услыша снова эту песнь-упрек, Бертольд, истомленный тюрьмой и годами жизни, умирает на руках Магды и Бурграфа, проклиная свой порох. Тихая печальная музыка играет за стеной монастыря.
Тихо задвигают темно-синий занавес два железных рыцаря.
На нем, как на темном небе, сверкают «жемчужный слезы».
– Браво! браво! Автора на сцену! автора.
Бурграф, Магда, Монах и рыцарь вытаскивают меня из суфлерской будки на сцену и выводить за занавес.
Директор корпуса встал, подходит, благодарит, жмет руку. A затем все всколыхнулось и завертелось у меня в глазах, лампы, сиена, толпа, кадеты, артисты, взлетаю высоко к потолку и мягко падаю на руки качающих. Ура! ура! выше! выше! Ура-а! Флотская музыка гремит веселый туш, кадеты качают.
Довольно. Есть всему конец. Встаю твердо на ноги. Передо мною Подашевский – музыкант и театрал, ставивший на этой же сцене до меня – мистерию с Мадонной (г-жа Куфтина).
– От души, поздравляю Вас, дорогой В.В., с таким успехом я с удовольствием переложил бы Вашу вещь на музыку и мы вместе создали бы из нее оперу.
В этой части мы хорошо понимали друг друга и искренно пожали руки.
Спектакль очень развеселил всех и с разрешения Адмирала «Праздник Бурграфа» продолжался еще несколько часов; так ряженные и танцевали с гостями и моряками.
Крепко и сладко спал в эту ночь автор, увидавший свое творение в людях живых.
ОФИЦЕРЫ МОЕЙ РОТЫ
– Ах, какие миленькие, розовые, чистенькие, толстенькие поросятки! – воскликнул я, подходя к закутку и заглядывая поверх досщатого низкого забора.
– Ай, да Анна Михайловна! У Вас даже свиньи и те чистые! розовые, точно фарфоровые!
– Это предрассудок, Вл. Вл., – ответила мне г-жа фон Брискорн: «думать, что свинья любит грязь, это человек, по лени и недосмотру, держит свинью в грязи; но в природе ни одно животное не любит грязи и тщательно себя моет и чистит».
– Вы правы, Анна Михайловна. Кошечки и птички беспрестанно моются и охорашиваются.
– Ну, пойдемте, я покажу Вам теперь гусей.
Мы вышли с ней на поляну «Голландии». Зеленым фонтаном падали ветви к земле с черных стволов плакучей ивы.
На лужайке под нею паслись белоснежные жирные гуси – традиционное жаркое 6-го ноября. Немного дальше на длинной привязи ходили две коровы – черная большая и белая.
Из конюшни выглядывала голова рыжей лошади (которую чистил конюх Моисей). Мы прошли в глубь сада, где бродило целое стадо, каких-то буро-зеленых, запыленных овец – дар отряда Рыкова, тут же бродили белые лошади, присланные с фронта Гернетом – хозяйство Морского Корпуса быстро расширялось и у Анны Михайловны не хватало дня, чтобы за всем усмотреть; но бодрая и энергичная хозяюшка работала до поздней ночи, сводя счеты и расчеты в своей маленькой комнатке на даче командующего.
– У меня к Вам большая просьба, Вл. Вл., – сказала г-жа Брискорн, останавливаясь на дорожке крупного гравия около большой клумбы темно-красных астр в бордюре лиловых Ивана-да-Марьи. – Мой племянник Борис фон Брискорн очень просится в корпус и именно в Вашу роту, он любит маленьких кадет, потому что это воск, из него легче вылить нужную форму.
– Я знал в Петербурге в нашем корпусе гардемарина Брискорн, он погиб геройской смертью в Балтийском море – это брат его? – спросил я.
– Двоюродный брат, – ответила Анна Михайловна.
– Он из Прибалтийских рыцарей? – спросил я.
– Нет, род Брискорнов происходить из Англии – в их гербе сильный мужчина держит быка за рога – это с английского Брис-корн – ломающий рога.
– Ну, коли сильный, так и хорошо, обломает кадет, будут хорошие воины и моряки, – сказал я. – Милости просим в мою роту.
Несколько дней спустя высокий, стройный офицер Гвардейского флотского экипажа Бор. Ник. фон Брискорн явился ко мне и принял ІІ-й взвод кадет моей роты, который, как и катер его и миноносец получил вскоре прозвище «Гвардейский».
Этот бравый офицер, точный, аккуратный, прекрасно знающий свое дело действительно обломал кадет и создал из них строевую роту и прекрасный «Гвардейский» желтый катер. Когда кадеты были готовы, этот катер был подан мне к пристани с чисто вымытыми канками, сверкающими уключинами и молодцами- гребцами; после экзамена и пробега по рейду на этом катере мне оставалось только расцеловать моего офицера.
Другой катер с миноносца «Свирепый» был черный – его подготовил другой мой офицер – ст. лейт. Помаскин.
Иннокентий Иванович. Инок Иннокентий. Инок по святой мученической жизни своей. Это был человек, который вкладывал душу свою в каждое, ему порученное дело, будь оно простое, маленькое, или крупное и
