полоснули по сердцу слова: «Комиссар убит!» Забыв о ране, Овчаренко бросился туда, откуда раздался голос, и увидел бездыханное тело полковника.
Шаурова убило взрывной волной, не оставив на теле ни одной царапины.
В тот же день поздно вечером с группой других раненых Овчаренко привезли в полевой госпиталь. Пожилой хирург с усталыми глазами осмотрел его рану и назначил операцию.
Овчаренко не раз приходилось видеть раненых, но то, что он увидел в госпитале, поразило его. Каких только калек здесь не было! На фоне их свою рану он считал ничтожной. Да оно, по сути дела, так и было. Овчаренко глядел на врачей и думал: каким же мужеством и нравственной силой должны обладать эти люди в белых халатах, беспрерывно видящие страдания и муки людей, которых им предстоит лечить не только от физических недугов, но и от душевных заболеваний. Некоторые тяжело раненные впадали в отчаяние, теряли веру в жизнь. А врачам надо было вернуть им эту веру. Овчаренко ловил себя на мысли, что прежде он недооценивал труд врачей, считая, что их труд ни в какое сравнение не идет с трудом солдата…
Через несколько дней после операции Овчаренко санитарным поездом отправили в тыл.
Бывший дом отдыха, расположенный в живописном месте, недалеко от областного центра, был переоборудован под госпиталь. Внешне здесь мало что напоминало о войне. Вечерами улицы городка освещались электрическим светом, от которого давно отвыкли фронтовики. А главное — не было слышно ни противного воя снарядов, ни надсадного гула самолетов. Но это только на первый взгляд. Война и здесь, в глубоком тылу, повсюду показывала свой страшный оскал: опустели полки магазинов, обеднели меню в столовых, люди ходили в изношенной одежде, удлинилось время рабочих смен. В госпитале все, от главного врача до няни, работали по десять-двенадцать часов в сутки.
На другой день после операции Михаил проснулся от того, что на его койку падал мягкий свет утренней зари. Вокруг стояла непривычная тишина. Снова прикрыл глаза и не услышал, как к койке подошла сестра и вполголоса, так чтобы не помешать другим, сказала:
— Хорошо, что вы проснулись. Сейчас сделаем перевязку и измерим температуру.
Голубоглазая, подвижная, с приятным голосом, медицинская сестра Валя понравилась Михаилу, как говорят, с первого взгляда. За нежный певучий голос и стремительные движения ее прозвали Синичкой. Имя это прижилось за ней. Ее называли так не только сестры, но и врачи. Девушка быстро сделала перевязку, записала температуру, кистью руки мягко провела по щеке Михаила и выпорхнула из палаты так быстро, что он и спасибо не успел сказать. Михаил уже несколько раз пытался объясниться с Валей, но она, очевидно догадываясь, о чем предстоит разговор, ловко уклонялась от него. Михаил с нетерпением ждал того момента, когда врачи разрешат ему передвигаться, Каждый раз, когда Валя появлялась в палате, Михаилу казалось, что палата наполнялась новым светом. Он старался подольше задержать ее, но безуспешно: она вечно торопилась. Однажды Валя пришла в палату с костылем в руках и, подойдя к койке Михаила, пропела:
— Дела наши, товарищ капитан, идут на поправку. Вот вам помощник, — и подала Михаилу костыль. — Подымайтесь, пожалуйста, первые шаги сделаем вместе…
Несколько дней спустя они встретились лицом к лицу в длинном пустом коридоре. Михаил осторожно взял девушку за руку и, смущаясь, перешел к разговору, к которому давно готовился, но все получилось как-то нескладно. Лицо Вали покрылось румянцем.
— Простите меня, пожалуйста, но вы не первый так говорите. Я вас не осуждаю, но…
Валя не досказала. Приветливо улыбнулась, и ее беленький, чистенький халат, пахнущий мятой, мелькнул в дверях палаты.
Опираясь на палочку, Михаил вышел на улицу. Во дворе госпиталя в одиночку и группами бродили выздоравливавшие. На ветках резвились воробьи. Охваченный непонятной тоской, он опустился на скамейку. Он досадовал на себя, что не сумел как следует объясниться с Валей. «Нет, в двух словах сказать все, что думаешь, невозможно. Сегодня напишу ей письмо».
В тот же день Михаил встретил лечившего его врача, спросил:
— Скажите, доктор, я могу надеяться на скорую выписку?
— Надеяться, мил человек, никому не возбраняется, даже надо, без надежды человек жить не может. Пока живем — надеемся, — профилософствовал врач, добавил: — Ни одного лишнего дня держать вас здесь не будем…
Что подумала Валя, прочитав его письмо, Михаил не знал. Но два дня подряд в палату вместо Вали приходила ее подруга Дина. Дина лукаво поглядывала на Михаила, видимо, ждала, что он спросит ее о Вале, но он истолковал отсутствие Вали по-своему и не решался спросить, хотя сильно переживал. И тогда Дина осмелела. Она подошла к Михаилу, тихо спросила:
— Вы не желаете проведать больную? Она у меня на квартире. У нее температура…
Через пару минут Михаил стоял перед дежурным врачом и взволнованно просил:
— Доктор, разрешите мне на два часа отлучиться из госпиталя. Здесь рядом. Я к обеду возвращусь.
Врач нашел историю болезни Михаила, посмотрел ее, добродушно улыбаясь, ответил:
— Ох, эти выздоравливающие… Не опаздывайте.
Более двух месяцев Михаил, говоря солдатским языком, прокантовался в госпитале, хотя полагал, что рана у него пустячная. Он все еще ходил с палочкой, но врачи пообещали, что очень скоро и в ней отпадет нужда. На письма, отправляемые в родное село, никто не отвечал, назад они тоже не возвращались. Овчаренко чувствовал, что стряслось что-то недоброе. Посоветовался с Валей и написал письмо на имя председателя сельсовета. Вскоре пришел ответ, и он узнал страшную правду. Валя проявила все свое умение, чтобы вывести его из душевной депрессии, вместе с ним переживала его большое, непоправимое горе.
— Милая Синичка, теперь у меня, кроме тебя, на всей земле никого нет, — в отчаянии сказал Михаил и предложил Вале тут же пойти в загс расписаться.
— Нет, любимый, пока идет война, этого делать не следует. Ты знаешь нашу сестру Светлану, она за годы войны дважды выходила замуж и дважды получала похоронку. Это ужасно! Я буду ждать тебя, буду любить тебя и молить бога, чтобы ты вернулся.
— Боишься остаться вдовой, — горько вздохнул Михаил.
— Все боятся, Мишенька, — сказала Валя и прижалась к Михаилу, поцеловала и прошептала: — Войне конец — и мы навеки вместе.
Через несколько дней после этого разговора, в субботний вечер, в клубе госпиталя демонстрировалась кинокартина «Небесный тихоход». Накануне Михаил не видел Вали. В кино пошел один. Он знал, что в тот вечер она была свободна от дежурства, и надеялся встретить ее в клубе. Во время сеанса лента часто рвалась, и, когда загорался свет, Михаил шарил глазами по рядам, разыскивая Валю. В конце сеанса он наконец увидел ее — она сидела в компании двух выздоравливающих. Одного из них Михаил знал, его звали почему-то Костя-капитан, хотя он был старший лейтенант, летчик-истребитель. Костя был обаятельный, симпатичный офицер. «Неужели она проводит с ним время?» — больно кольнуло Михаила подозрение, и он враз возненавидел Костю. Не зря же говорят, что ревность, как и любовь, слепа. После окончания сеанса Михаил выскочил из зала и спрятался в тени, недалеко от дверей. Вскоре он услышал баритон Кости, а затем звонкий голосок Вали. Они обсуждали кинокартину. Сделав несколько шагов от дверей, Валя остановилась: она явно кого-то искала. И вдруг, увидев Михаила, защебетала:
— Мишенька, ты здесь, а я все глаза проглядела. Где ты был? Ну, пошли, проводишь меня…
Михаил посмотрел на Костю-капитана и улыбнулся ему. По дороге Овчаренко рассказал Вале о своих подозрениях. Она рассмеялась:
— Ты, милок, очень ревнив. Ревность может вывести тебя из-под контроля. Я тоже ревнива, но не настолько.
Овчаренко чувствовал, что приближается время, когда его выпишут из госпиталя. На его вопросы врач отвечал односложно: «скоро», но конкретно ничего не говорил. Но вот однажды после врачебного обхода, когда Михаил прогуливался во дворе госпиталя, к нему подбежала Валя и с грустью сообщила:
— Мишенька, на следующей неделе тебя выпишут. Двойственное чувство охватило Михаила. С одной стороны, он был рад, что снова уедет на фронт, а с другой — жаль было оставлять любимую Синичку.
