выскочил на улицу, выхватил из линейки прут и снова забежал в хату. Сначала Клим беспокойно мычал, а затем начал кричать, просить пощады. Но Либерман продолжал испытывать на старосте «стимулятор», пока прут не распался у него в руках, а затем уже на улице выхватил еще один прут и дважды огрел по спине хозяйку.
В один из августовских дней по Снежинке прокатился слух, будто в районе объявился Остап Халимон и теперь заправляет там всей полицией, носит немецкую форму с погонами лейтенанта. В войну ходили разные слухи, но этому люди сразу поверили: от Халимонов всего можно ждать. И то, что Кривой Клим направил двоюродной сестре Остапа Нине Ткаченко повозку дров, было тому подтверждением. А вскоре в деревню нагрянул и сам Остап. Верхом на лошади, в сопровождении двух полицаев он подъехал к отцовскому дому. Немцы встретили его любезно, пригласили к столу. Он опустился за отцовский стол, за которым не сидел столько лет.
Гость и хозяева поднимали тосты за великую Германию и ее фюрера, за господина коменданта и господина Остапа. Наконец Остап решил выбросить свою козырную карту. Осушив рюмку, не закусывая, он поднялся со своего места, раскрасневшийся, потный, и объявил, что имеет сказать что-то очень важное.
— Господа, — начал Остап. — Я хочу выпить за нашу нерушимую дружбу. И в знак этого преподношу вам в дар, господин Либерман, этот дом, в котором мы сейчас находимся. Дом моего отца, в нем я родился и вырос…
— О, это великолепно. Сегодня же напишу моей Ильзе, что у меня имеется собственный дом на Украине.
Комендант поблагодарил Остапа, а заодно сказал, что хотел бы получить от него официальный документ о передаче дома, все должно быть оформлено по закону.
— Я подпишу любой документ, — решительно заявил Остап и, немного подумав, вполголоса добавил: — Но желательно, чтобы господин Либерман заверил, что не обойдет меня своим вниманием на случай непредвиденных обстоятельств…
— Не понимаю, что вы имеете в виду? — спросил переводчик.
— Как вам сказать, — мялся Остап, — может ведь случиться, что по воле судьбы я окажусь у вас на родине. Ходят слухи, что на фронте не все благополучно…
Переводчик о чем-то поговорил с Либерманом, а потом повернулся к Остапу:
— Господин Либерман сказал, что друзей не бросают в беде, и он твердо верит в то, что такие обстоятельства не возникнут. Господин Либерман доверительно сообщает вам, что очень скоро на фронте появится новое немецкое оружие…
Командир партизанского отряда Бурка, именуемый среди партизан Дедом Кузьмой, сидел в землянке и уже больше часа слушал доклад Ивана Лебедя, который возвратился из разведки. Лебедь под видом нищего старца более двух недель бродил по селам, узнавал, где стоят гарнизоны, чем они вооружены, а также изучал деяния старост и полицаев. Лебедь обладал даром разведчика, от его наблюдений ничто не ускользало. Бурка внимательно слушал его, делал у себя на карте пометки, записывал в блокнот, запоминал.
Партизаны готовились помешать отправке на работу в Германию очередной партии молодежи, которую оккупанты «добровольно» набирали во время облав. От знакомого железнодорожника Лебедь узнал, что отправка их намечена через трое суток.
Бурка уточнил некоторые детали, спросил:
— В Снежинке случайно не был?
Лебедь спохватился:
— Да, я забыл доложить. В самой деревне не был, но был в соседних. Говорят, что там свирепствует ефрейтор-садист, душит людей без всяких на то причин, просто ради утехи. Не брезгует даже маленькими детьми.
— Вот как?.. — удивился Бурка. — А знаете, почему я спросил о Снежинке? Дело в том, что там при загадочных обстоятельствах погибла мать наших юных партизан братьев Овчаренко…
В это время, испросив разрешения, в землянку вошел Овчаренко-младший и доложил:
— Товарищ командир, задание выполнено. Немецкий ефрейтор Отто доставлен в лагерь…
…После успешного выполнения задания, отряд партизан, преследуемый карателями, отходил в лес. Шесть партизан прикрывали отход. Среди них братья Овчаренко — Наум и Сидор. Они залегли в канаве и вели огонь по гитлеровцам, пытавшимся перейти через железнодорожную насыпь. Когда основная группа партизан уже приблизилась к лесу, братья услышали цокот конских копыт: дюжина полицаев на лошадях спешила на помощь немцам. Впереди — главный.
— Смотри, смотри, да это же Остап, вот сволочь, — сказал Наум брату и приподнял автомат.
— Не смей! — грозно прошептал Сидор, но было уже поздно. Автоматная очередь прошила предателя, и он рухнул на землю.
— Теперь нам крышка, — сказал Сидор и достал гранату.
Озверелые полицаи спешились, начали окружать смельчаков. Завязался бой. Короткий и решительный. Убив двоих предателей, погиб Наум. Раненный Сидор истек кровью, но, когда к нему подбежал полицай, чтобы схватить его, раздался взрыв. Отважный партизан подорвал гранатой себя и своего преследователя…
Историю портрета, который был в танке Овчаренко, знали уже во всей бригаде. Часто факты со временем обрастают новыми подробностями и становятся легендами. Так случилось и с портретом Ленина. Иногда солдатские рассказы о портрете доходили до Овчаренко, и он только улыбался, понимая, что опровергнуть их уже нельзя, да и нужно ли?
После каждого боя личный состав бригады частично обновлялся. Одни убывали раненые и после лечения в бригаду больше не попадали, другие, как это ни прискорбно, попадали в графу безвозвратных потерь. Прибывшие на пополнение солдаты долго продолжают хранить любовь к своей прежней части, но со временем обретают новых товарищей и друзей, привыкают к ним, начинают гордиться боевыми традициями новой части. Биографию своей части солдаты также нередко приукрашивают, в результате чего получается, что во всей армии нет другой такой части и, конечно, в ней служат самые храбрые солдаты. Естественно: какому сыну чужая мать милее родной? А ведь часть — это та же семья, где братство куплено ценой жизни товарищей, ценой пролитой крови.
Как-то на привале Овчаренко услышал разговор двух солдат бригады. Одного из них он знал, а другой, очевидно, был новичок.
После обеда солдаты разлеглись на траве у своего танка, смотрели в светлое небо и вели спокойную беседу.
— Степан, — говорил старый боец, — а ты знаешь, сколько наша бригада уничтожила немецких танков? Более двухсот, браток. Понял?
— Постой, постой, — оживился Степан, — зачем загибаешь? Помню, ты раньше называл совсем другую цифру.
— То, браток, по предварительным данным, а теперь точно…
Старый солдат почувствовал, что хватил через край, и перевел разговор на другую тему.
— А о талисмане слыхал? — спросил он новичка.
— О каком таком талисмане?
— Так ты, браток, и этого не знаешь! Есть у нас ротный Овчаренко, с первого дня войны в танке портрет Ленина возит. Рабочие завода ему подарили, когда провожали на фронт. На портрете подпись самого Ленина, брат. Я сам видел.
— А при чем здесь талисман?
— Да при том, что в какие только переплеты ни попадал танк ротного, а на нем нет ни царапинки, словно завороженный, понял?
— Сказка, — усомнился Степан.
— Нет, браток, в бригаде каждый это знает, понял? Не берет немецкий снаряд танк старшего
