Поздоровался, понес курицу в кухню, куда следом за ним бросилась мать и сразу же заворчала:
— А чтоб ты скис, Степан. Ты же несушку зарезал.
— Бог с ней, с несушкой, ради сына…
— Ради меня, папа, вообще никакой курицы не надо было резать, я ведь не поп и не архиепископ какой-нибудь…
За ужином мать и отец наперебой рассказывали ему сельские новости, а он поглядывал на их изношенную одежду, на старый, точенный жучком комод, и на душе становилось грустно. А они, обрадованные приездом сына, делились своими планами, горевали, что за зиму пало две овцы.
— Мишенька, твоего отца собираются поставить председателем колхоза, уговори его, чтобы не соглашался, а то наживет себе врагов, — беспокоилась мать.
В селе только-только был создан колхоз, на должность председателя никто не соглашался, и ее временно исполнял колхозный счетовод.
— А знаешь, кто его кандидатуру предложил? Илья Васильевич. Но теперь он уехал и, может быть, отстанут, — не успокаивалась мать. Она ждала, что сын поддержит ее, а он, глядя на отца, сказал:
— А что, батя, попробуй свою силенку. Правда, это не рубанком строгать, но мне думается, что ты потянешь…
— Миша, да ты сдурел! Есть много мужиков почище твоего отца. Из него такой председатель, как из меня артистка.
Слова матери задели за живое отца:
— Говоришь, много почище? Так знай, я уже дал согласие. Завтра будет общее собрание, и, наверное, меня изберут…
— Бог с тобой, Степан. Сам в ярмо лезешь. Потом вспомнишь меня, да будет поздно.
Уже перед самым сном мать спросила сына:
— А у комиссара ты был? Как они там живут? Ума не приложу, как его отблагодарить.
Михаил рассмеялся:
— Он передавал вам привет и сказал, что все думает, как вас отблагодарить.
Комиссаром Овчаренки называли директора института, в котором учился Михаил, — Кузьму Петровича Бурку.
А было это так. Шла гражданская война. Часто случалось, что за одну неделю в деревне дважды менялась власть. То красные теснили белых, то наоборот.
Жарким июльским днем на окраине Снежинки завязался бой. Белые наседали. Под комиссаром полка Буркой была убита лошадь, а сам он, тяжело раненный, сумел доползти до огорода и потерял сознание. Вечером, когда вокруг все стихло, племянница Степана Овчаренко Ольга, родители которой погибли и она теперь жила у него, вышла на огород, но тотчас же, перепуганная, возвратилась в хату.
— В подсолнухах кто-то стонет… — еле выговорила она.
Окровавленного комиссара принесли в избу, сняли с него одежду, теплой водой обмыли раны, перевязали и уложили на кровать. Только успел Овчаренко спрятать обмундирование и наган комиссара, как пожаловал белый офицер, сопровождаемый двумя солдатами. В хате все замерли: за укрытие красного комиссара полагался расстрел.
— Овес есть? — спросил офицер.
— У меня, господин офицер, его никогда и не было.
— Обыскать! — приказал офицер солдатам. В это время застонал комиссар.
— Кто это? — небрежно спросил офицер, кивнув головою в сторону стонавшего.
Хозяин растерялся, но нашлась его жена Мария, она жалостно заголосила:
— Мой родной брат погибает от тифа, а фельдшер к тифозным не приходит. Смилуйтесь, господин офицер, пришлите вашего врача…
Офицер опустил брови, молча повернулся кругом, толкнул ногой дверь и, звеня шпорами, вышел прочь. Через несколько минут к нему подошли солдаты и доложили, что овса не обнаружили. Когда нежданные гости ушли, Степан Овчаренко ладонью смахнул с лица холодный пот:
— Слава богу, пронесло. Хоть бы никто не донес… Хозяйка вышла во двор и увидела, что двери сарая открыты, подошла прикрыть их и заметила перья.
— Степан, Степан, иди-ка сюда, — позвала мужа.
— Что еще стряслось? — спросил Степан.
— Петуха унесли, паразиты. Три курочки остались, а от петуха — одни перья.
Комиссара выхаживали хозяйка и Оля. Единственным лекарством были травы, которые Оля приносила от бабушки Насти. Комиссар быстро поправлялся. Ему оборудовали место на чердаке возле дымохода, где он укрывался в случае необходимости. Незаметно Бурка стал своим в семье Овчаренко.
— Никак не пойму, Кузьма Петрович, как вы на лошади держались? Из рабочих ведь, небось раньше видел ее только на рисунке, — шутил Овчаренко.
— Раньше я и стрелять не умел, и клинка в руке не держал. Всему можно научиться, но главная моя специальность — токарное дело. Вот затвердеет Советская власть, и я опять за свое. Правда, подучиться малость надо…
Голубоглазой Оле шел тогда восемнадцатый год. Темные вьющиеся волосы, высокая грудь и красивая осанка делали ее старше своих лет. Вскоре дома заметили, что Оля краснеет, когда речь заходит о комиссаре. Да и он не равнодушен к ней. Все это дало повод Степану Овчаренко сказать жене:
— Мне кажется, Маша, что у нашей Оли с комиссаром любовь.
— Да бог с тобою, какая там любовь в семнадцать лет.
— А тебе сколько было, когда ты ко мне на сеновал бегала? Забыла? То-то и оно. Природа свое берет…
В город комиссар возвратился с молодой супругой. Расписались в сельсовете — и укатили.
В общежитии Михаила Овчаренко ждало письмо от Ильи Васильевича, в котором тот сообщил свой новый адрес. Название улицы было Михаилу знакомо, он знал, что это на южной окраине города, там, где круто поворачивает река Беглянка. Но ни в первое, ни во второе воскресенье проведать Илью Васильевича не смог. После занятий ходил на вокзал разгружать вагоны. И был бесконечно рад, что уже получил аванс за работу, которого вполне хватило на покупку ботинок. А тем временем пришло письмо от отца. Он сообщил, что его избрали председателем колхоза.
К Илье Васильевичу Михаил пришел месяц спустя. Там его встретили с радостным упреком:
— Мы тебя, Миша, уже заждались. Как видишь, мы обрели новое жилье, но сначала расскажи, где ты пропадал, а уж потом я покажу тебе свою «виллу». Правда, домик наш ветхий, но со временем подремонтируем.
— Подрабатывал я, Илья Васильевич. Просить денег у родителей стыдно, тем более что они сами в нужде. Ну, а как вы, наверно, скучаете по деревне?
— Естественно, Миша, столько лет там проработал. Школа стала для меня родной. Я ведь начинал там почти с нуля, а оставил семилетку. Признаюсь, теперь часто и во сне вижу нашу Снежинку…
В комнату вошла Клавдия Николаевна, жена Ильи Васильевича, поздоровалась с Михаилом и, словно раньше присутствовала при разговоре, добавила:
— Никак не можем привыкнуть к новой обстановке, в Снежинку тянет. Даже Петька вспоминает… Ну, вы беседуйте, а мы с Петькой пойдем на рынок, здесь недалеко. Ты, Миша, не уходи, останешься у нас обедать.
Дочь Ильи Васильевича — Зоя работала в Ленинграде и каждое лето «подкидывала» родным своего сына Петьку. Петька рос без отца. Ему был год, когда отец, летчик-испытатель, погиб.
Хозяин и гость вышли во двор. Набежавшие тучки закрыли солнце. Небо враз нахмурилось, с севера потянуло прохладным ветерком.
— Уже и осень, а лета как и не было, — заметил Илья Васильевич, показывая гостю свой садик — несколько старых, неухоженных деревьев, только у самой калитки стояла молодая яблоня, облепленная мелкими красными плодами. — Как видишь, Михаил, теперь я и стал собственником, но в долги залез по самые уши, — сказал он и тут же спохватился: — Что же ты не рассказываешь, как у тебя дела, студент?
