помня от радости и энтузиазма.
Оказалось, что Лавута, опираясь на единодушно выраженное мнение своего народа, решил принять самое активное участие в социалистическом строительстве (последние два слова, уверяли очевидцы, он выговаривал без малейшей запинки). А посему он торжественно, на веки вечные, отрекается от королевского титула как пережитка отсталого прошлого, столь же пережиточный Габул Старейшин только что распустил, избрав взамен Народное Собрание, председателем коего опять-таки избран всеобщим голосованием. Готов вступить в партию, принять аграрную реформу, создав у себя социалистический кооператив по совместной обработке земли — ну, и напоследок сообщил, что вместе с ним в партию готовы вступить все совершеннолетние мужчины.
На фоне массовой, что греха таить, идейной отсталости местных королей мимо такого подарка судьбы пройти было решительно невозможно. В партию Лавуту и его народ приняли буквально в тот же день — разве что мягонько намекнули, что раскрепощенная африканская женщина — тоже человек, и следовало бы поактивнее привлекать слабый пол к участию в общественной и партийной жизни. Лавута, удрученно ссылаясь на свою идейную отсталость (тяжкое наследие колонизаторского прошлого, что поделать), обещал учесть советы партийных товарищей и развиваться идейно, чтоб ему с этого места не сойти, чтоб к нему ночью пришел Большой Джулбо и обе ноги откусил.
И завертелось… Циники (как порой принято именовать знающих людей) втихомолку уточняли, что список депутатов Народного Собрания в точности совпадает со списком Габуда Старейшин (поголовно состоявшего из ближайшей королевской родни), а границы сельскохозяйственного кооператива подозрительным образом совпадают до мелочей с границами личных королевских полей, где и прежде подданные трудились сообща, совершенно как в колхозе. Но с точки зрения большой политики, агитации и пропаганды на такие досадные мелочи не стоило обращать внимания. О Лавуте даже напечатала большую статью газета «Правда», там на фотографиях был и Лавута, украсивший себя самым большим значком с изображением В. И. Ленина, какой только отыскался у советских товарищей, и дружно взмахивающие мотыгами на кооперативных полях бывшие королевские подданные, а ныне члены партии, и даже самая настоящая раскрепощенная африканская женщина, гордо державшая (и даже не вверх ногами) изданный на португальском «Капитал» Карла Маркса. Чтобы защитить социалистические преобразования, а также помянутый серебряный рудничок, у Лавуты был расквартирован кубинский батальон с приданной бронетехникой — «и соседи присмирели, нападать уже не смели…».
Довольно быстро иные захудалые корольки, сообразив, что к чему, бросились по стопам Лавуты, отталкивая друг друга локтями. Их, конечно, привечали, но, естественно, чуточку скупее — именно товарищ Лавута прочно занял место образцово-показательного «местного руководителя». Пару недель назад его избрали в ЦК партии и наградили Серебряной Звездой Независимости (по словам тех же циников, намекнув, что Золотую нужно еще заслужить дальнейшей углубленной работой над реформами и над собой). Лавута дал честное партийное слово, что будет расти идеологически, а реформы расширит, углубит, усовершенствует и разовьет…
— И вот что еще, товарищи… — сказал Лаврик. — Бангальские руководители, вы говорите, настаивают, чтобы все прошло в высшей степени дипломатично? Что же, есть соображения…
Мазур покосился на него: лицо Лаврика стало столь одухотворенным, чистым и светлым, что хоть ангела на икону с него пиши. Все старые знакомцы прекрасно знали: именно так Лаврик выглядит, когда его осенит очередная гениальная идея — как правило, крайне полезная для дела.
— А поточнее? — нетерпеливо спросил Филатов.
— Был я в Ленинской комнате — великолепно оформлена, — сказал Лаврик с тем же светлым ликом ангела небесного. — И стенгазеты ваши видел — тоже на уровне. Значит, хороший художник у вас есть, как, собственно, в любой части… Мне срочно нужна легковая, чтобы быстренько съездить в город, там есть подходящая антикварная лавка. И некоторая сумма местных денег понадобится. И еще… — он подошел к Рогову, вкрадчиво осведомился — Товарищ генерал-майор, вы готовы для успеха предприятия пожертвовать кое-чем?
— О чем вы говорите, товарищ капитан-лейтенант! — с превеликим энтузиазмом воскликнул приободрившийся Рогов. — Готов чем угодно…
— Прекрасно, — кивнул Лаврик.
И в мгновение ока, ловко расстегнув булавку, снял с рубашки Рогова висевшую над двумя орденскими планками медаль в честь столетия со дня рождения В. И. Ленина. Рогов так растерялся, что не успел воспрепятствовать или хотя бы удивиться вслух.
— Так надо, — мягко сообщил ему Лаврик, подбрасывая медаль на ладони.
…Мазур плыл вторым, как и остальные, держась на глубине — вряд ли королевские часовые так уж бдительно наблюдали за безмятежно чистой водной гладью, но вода в озере прозрачнейшая, достаточно случайного взгляда… Товарищ Степанов, надо отдать ему должное, умел работать на совесть — перед высадкой они изучили полдюжины снятых с воздуха фотографий королевской резиденции, готовились серьезнейше, как и во времена всех прошлых операций. С учетом специфики этой, конечно…
Задача представала не столь уж головоломной: по площади островок Мьяса равен всего-то навсего иному стадиону, никаких укреплений и оборудованных огневых точек там нет, а строений всего четырнадцать. Озеро расположено едва ли не в центре обширных владений Кирату, а такое расслабляет. Высадку никто не засек — Кирату в жизни не озабочивался и намеком на противовоздушную оборону, к летающим над королевством вертолетам аборигены привыкли — и кто бы подглядывал, когда в совершенно безлюдном месте, примерно в километре от Мьясы, две вертушки снизились метров до пяти, и из них посыпались в камыши аквалангисты… Вряд ли следует ожидать серьезного боя, король достаточно умен, чтобы не ссориться с властями открыто, но, как учит опыт, иногда в подобных заварушках начинается случайная пальба с непредсказуемыми итогами…
«Влетит Кольке, — отрешенно подумал Мазур, скользя над ровным песчаным дном. — Даже если все пройдет гладко, влетит, ну, а если уж будут осложнения… Но что поделать, жизнь сложнее уставов, каковые не могут предусмотреть абсолютно все…»
Плывущий в авангарде Морской Змей сделал условленное движение правой рукой, и думать о постороннем стало некогда, пошла работа. Вереница пловцов разделилась на две шестерки, двинувшиеся в разные стороны: нечетные — налево, четные — направо. Мазур со своей группой ушел вправо.
Дно поднималось, поднималось, бросались прочь стайки разноцветных рыб… А вот и берег. Береговая линия почти на всем протяжении, если не считать гавани, представляла собой крутой обрыв высотой примерно в метр, и на обрыве кое-где произрастали редкие рощицы — но именно такая точка высадки и годилась. Мысль человеческая работает по шаблонам. Как явствует из тех же снимков с воздуха, во время пребывания здесь короля его гвардия охраняет главным образом «гавань» и еще парочку отлогих мест, наиболее удобных для причаливания. Ну, и за воздухом послеживает. В общем-то, начальник охраны короля, конечно же, не дуболом, он справедливо рассчитал, что угрозу представляют те, кто может подплыть на катерах или прилететь на вертолетах — и не будем упрекать его за то, что он не предусмотрел боевых пловцов: таковых до их визита в Бангале просто не бывало, ни при португальцах, ни после…
Он сделал выразительный жест, удерживаясь в вертикальном положении у самого обрыва, так, что маска порой выступала над спокойной водой. Грамотно притопив акваланг и ласты, Хмурый по пояс поднялся над водой, в совершеннейшей тишине вмиг вскарабкался вверх, цепляясь за свисавшие корни деревьев, другой рукой вонзая кинжал в плотную красноватую землю, подтягиваясь бесшумными рывками. Оказавшись наверху, добыл автомат из герметичного пластикового пакета, пригнувшись, скользнул в рощицу.
Прошла примерно минута, показавшаяся вечностью. Мазур прекрасно отдавал себе отчет, что здесь не сыщется спецов, сумевших бы бесшумно взять вышедшего на разведку «морского дьявола», но логика логикой, а чувства чувствами… Как всегда в таких случаях бывает, напряжение ощущалось едва ли не физически, как ливень.
Наконец появившийся наверху Хмурый сделал жест, успокоивший всех. Мазур подал знак. Несколько секунд — и они вшестером стояли в рощице, держа стволы наизготовку, увешанные короткими мотками нейлоновых веревок. Стояла тишина, разве что подавали голос неизвестные птахи. Время известное, самая жара, здесь в эти часы все, кто только имеет такую возможность, укрываются в тени, даже не особо дисциплинированные аборигены часовые.
