Вадимом. Опасный признак!
Мне всегда кажется, Вадим что-то недоговаривает, знает какую-то тайну, а выдавать не хочет - все равно, мол, не поймете. Ходит не торопясь. Движения экономны и пластичны. Мне нравится, как он закуривает. Достанет пачку, встряхнет ее слегка, и одна сигарета - просто удивительно, как это у него получается! - выскакивает ко рту. Он ее мягко берет в губы, а еще точнее: она сама ложится на нижнюю губу, верхняя чуть-чуть, едва-едва придерживает кончик сигареты. Курит он не спеша, без удовольствия, будто все приятное заключается лишь в самом закуривании. Говорит тоже не спеша. Шутливо, но веско.
Однажды в школе я слушал, как с ним вел серьезный разговор комсорг:
«Почему ты не вступаешь в комсомол?»
«Там будут критиковать за модные штаны».
«Ты умный парень, зачем напускаешь на себя этот скепсис?»
«А почему скепсис плох? Карл Маркс, между прочим, сказал: «Мой девиз - подвергать все сомнению».
«В жизни главное - уметь не только рассуждать, но и трудиться. Об этом тоже говорил Маркс».
«И все же Архимед сделал свое открытие в ванной, а не на производстве».
«Чего бы ты хотел от жизни?»
«О, я человек скромный, мне надо только одно: деньги, все остальное я устрою сам».
Может показаться, что Вадим циник. Но это лишь первое впечатление. По-моему, он рядится в тогу циника, чтобы произвести впечатление. Внутри он проще и глубже. В школе учился хорошо. Педагоги считали Вадима талантливым, хотя установить, в чем конкретно проявлялась его одаренность, никто не мог. А вот глядишь на него - видного, красивого, выделяющегося из всех, - и невольно думаешь: умен, талантлив!
Военная служба для Вадима - мука. В нем слишком много углов, постоянно ушибается сам и мешает окружающим.
Однако с Вадимом, как говорится, еще куда ни шло. Самое любопытное начинается, когда сержант Волынец сходится с Дыхнилкиным. Семен дурачится, выпячивает карикатурно грудь, закидывает назад голову, строит уморительную гримасу на лице. У сержанта белеют ноздри, голубые глаза превращаются в льдинки. Но тормоза Волынца действуют надежно: он будто не замечает издевки Дыхнилкина. Потом долго прогуливается по городку и курит, курит…
Ох, когда-нибудь схлестнутся эти двое!
Сенька Дыхнилкин даже в военной одежде не утратил облика хулигана: вздернутые плечи, руки в карманах, глаза зеленые, с крупными черными зрачками, губы тонкие, с ехидной улыбочкой, - я его просто видеть не могу. Существо отвратительное! Его мысли направлены на самое низменное и подлое. В нашем городе он ходил с шайкой таких же, как сам, подонков, отбирал у ребят, идущих в школу, бутерброды, перочинные ножички, деньги. Его боялись и ненавидели. Он не просто хулиган с приобретенными пороками, а по-моему, родился уголовником. Наверное, как только встал из пеленок, сразу закурил, а как только отняли от груди, он тут же обругал мать грязным словом. Я уверен, с Дыхнилкиным ничего не сделают ни в армии, ни даже в тюрьме.
После того как сержант Волынец сделает мне «внушение», ко мне обычно подходит старослужащий Куцан. Он небольшого роста, крепкий, круглый, волосы с рыжинкой, напоминающей слабый раствор акрихина: таким цветом на военных картах обозначают отравляющие вещества. Ребята в шутку зовут Куцана УЗ - участок заражения.
– Ты духом не падай, - успокоительно говорит Куцан, видя, что я огорчен выговором Волынца. - В незнакомом деле всегда так.
Трудно понять Куцана - сочувствует он или подшучивает?
И вообще служба у Куцана проходит как-то своеобразно. Говорили старослужащие, что в первом году он был изрядным сачком. Но у сержантов нашлось столько дополнительных работ для лентяя, что Куцан подсчитал и понял: самый легкий путь - выполнять задание добросовестно. В обычные дни он особого старания в делах не проявляет и этим похож чем-то на Вадима Соболевского. Но на проверках Куцан преображается: стреляет метко, гимнастические упражнения выполняет хорошо, четко. Начальники похваливают его. А вот сержант им все же недоволен. Куцан даже обижается на него:
– Я отличные и хорошие оценки даю. Отделение не подведу. Чего вам еще надо?
– Дело не в оценке, - сказал ему Волынец. - Я хочу из вас человека сделать.
– А я кто же? Бугай?
Волынец улыбался шутке и прекращал разговор. Но не отступал от Куцана. У него было твердое мнение о каждом солдате; знал, кому чего недостает в характере, кому мешает какая-то шероховатость, в общем, одним добавлял хорошие качества, а с других счищал шелуху. С Куцана счищал.
Интересно и неожиданно плохо сложились отношения у Степана Кузнецова и сержанта Волынца. Странно. Я думал, они подружатся. Оба любят порядок и дисциплину, и вдруг служба Кузнецова в отделении началась с наказания - он получил наряд от сержанта Волынца.
После песчаной бури сержант приказал Скибову Никите привести в порядок окна. Надо сказать, умно придумано: чтобы быстро и постоянно поддерживать чистоту, в казарме все распределено между отделениями - печи, двери, окна, карнизы. Несколько человек убирали бы казарму целый день. А так после песчаной бури каждое отделение почистило свой участок - и через десять минут казарма блестит.
Скибов, получив приказание сержанта, отправился искать тряпку. Время шло, а Скибов не возвращался. Все заканчивали уборку, оставались нетронутыми лишь наши окна. Грозила опасность самому сержанту получить замечание от старшины Мая. Волынец подозвал Кузнецова и приказал выполнить работу Скибова.
Степан медленно приложил руку к головному убору, угрюмо сказал:
– Есть!
Окна он вытер, пыль обмел и подошел к Волынцу с докладом:
– Товарищ сержант, ваше приказание выполнил.
– Хорошо, - ответил Волынец, - можете идти.
И тут Кузнецов добавил тихо, чтобы слышал только командир отделения:
– Но имей в виду: если еще раз заставишь работать за лодыря, пальцем не пошевелю.
Вот тут Волынец и влепил ему наряд вне очереди, «за разговорчики». Кузнецов нарушил устав - это ясно, но справедливость, мне кажется, на его стороне.
Степан - доверчивый, мягкий человек, но в то же время и принципиальный. Справедливость - главная черта его характера. Я бы сказал - болезненная черта.
Он легче всех нас втягивается в службу, дисциплина ему не в тягость, он будет отличным солдатом, несмотря на то что первым из нас отхватил наряд за пререкание.
Тихо ответил Степан сержанту, но не настолько, чтобы не услышал проходивший мимо замполит Щешеня.
– Далеко пойдете, если с первых дней так сержанту отвечаете! - сказал Шешеня строго.
Степан молчал. Сдерживал себя, чтобы не наговорить замполиту лишнего.
А мне было жаль Степана. Возмущала такая несправедливость. Когда замкнувшегося на все замки Кузнецова отпустили: «Идите!», а старший лейтенант Шешеня остался один, я шагнул к нему:
– Почему вы считаете, что всех подряд нужно воспитывать? Есть люди, которые в этом не нуждаются. Кузнецов, например!
Шешеня на секунду опешил. Он с любопытством посмотрел на меня и весело сказал:
– Ого! Разговорчивое отделение. Один сержанту нагрубил, другой офицера поучает.
Я смутился, но решил не показывать этого.
– Что ж, нам в армии и говорить нельзя? Только направо, налево и не вертухайся?
– Ну, это уже совсем серьезно, - комментировал Шешеня и, пригласив меня отойти с прохода в сторонку, спокойно стал пояснять: - В армии говорить разрешается всем. Но существует определенный порядок. Вот вы должны были подойти по уставу: «Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант». - «Пожалуйста, разрешаю». - «Мне кажется, по отношению к рядовому Кузнецову допущена несправедливость», и так далее. Я охотно выслушаю. А ведь вы сразу категорически заявляете, что я не
