прав. Почему это Кузнецов не нуждается в воспитании?
– Потому что он хороший человек, настоящий… - Я умышленно подчеркнул последнее слово, считая, что оно обязательно понравится замполиту. - Кузнецов принципиальный комсомолец, рабочий, был членом бригады коммунистического труда.
– Это хорошо, но почему же он пререкался с сержантом?
– Он не пререкался, а боролся за настоящую дисциплину.
– Очень интересно!
– Вы думаете, раз мы молодые, то ни в чем не разбираемся?
– Нет, мы учитываем: вы толковые, развитые ребята. Именно поэтому я и говорю сейчас с вами, товарищ Агеев, на соответствующем уровне. И обещаю как-нибудь уделить вам больше времени. Сейчас не могу. Скажу только одно: в воспитании нуждаются все - и вы, и я, и комбат, и командир полка, и даже генералы. Такова особенность человека и жизни вообще - все течет, все изменяется. Сегодня какой-то человек почти совершенство, а завтра жизнь, прогресс предъявили новые требования, и надо человеку расти, меняться, вырабатывать какие-то новые качества… Ну а Кузнецову и вам в незнакомой армейской обстановке - тем более.
Замполит ушел, его где-то ждали.
Эта неприятность началась несомненно из-за Никиты Скибова. Странный он человек - не то лентяй, не то просто очень медлительный. Рослый, широкий, немного оплывший. Светловолосый, белобровый, много мяса на лице. Похож на молодого обленившегося богатыря - сил много, а тратить их лень. Неразговорчив. Даже светло-голубые глаза и те медлительные, переводит он их с человека на человека или с предмета на предмет не торопясь.
После первого знакомства я думал, Никита из тех людей, о которых говорят: «На него где сядешь, там и слезешь». Но пригляделся и увидел: он делает то же, что все мы, только в замедленном темпе. Просто он типичный гибрид флегматика и меланхолика. Осуждать его за это нельзя, таким уж создала его природа.
Сержант Волынец старается расшевелить Скибова, особенно на строевых занятиях: Никита часто запаздывает с выполнением приема и нарушает однообразие строя.
– Рядовой Скибов! - командует Волынец. - Отстаете! Повторим с вами отдельно. Напра-во!
Скибов чуть быстрее задвигает глазами, засопит, на лице сосредоточенность, и поворот сделает с таким старанием, что переборщит на пол-оборота. Парень он открытый, добродушный, бесхитростный. Помогать сам не кинется, но попросишь - не откажет.
Служит он второй год и, как говорят «старики», сейчас изменился, раскачался.
Единственный человек в отделении, который говорит сержанту «ты», - это Карим Умаров. Волынец не возражает, ему ясно: Карим просто не может усвоить другую форму обращения. Говорят, когда он прибыл в полк, то объяснялся только на пальцах. Ему и сейчас трудно, однако за время службы достиг многого. Служить ему труднее любого из нас. Но он очень трудолюбивый малый. Большие затруднения у него в «словесных» предметах - политподготовке, теории стрельбы, теории противоатомной и противохимической защиты. Но зато в дисциплинах, где «больше дела - меньше слов», Карим продвинулся далеко.
Куцан, человек практичный, дал однажды такой совет:
– Ты выписывай свои узбекские газеты. В них о тех же политических событиях пишут. Будешь всегда в курсе дела и ответишь на вопросы начальства.
– Нет, мне такой шалтай-болтай не надо. Хороший отметка для жизни чего дает? Ничего. Я должен хорошо учиться русский язык. Здесь кругом русский ребаты. Гиде еще такой помощь будит? Нигиде! Узбекский газета и так читаю, учи меня русские читать!
И все свободное время он читает газеты и журналы, постоянно пристает к нам:
– Скажи, друг, это слово чего говорит?
Вчера вечером сидел в ленинской комнате. Тихо сидел, что-то читал. Потом вдруг с возмущением трахнул книгой о стол:
– Черт возьми! Неужели другой слова нельзя придумать: запор - на дверь, запор - когда живот болит, запор - стенка, запор - куда молиться ходили!
Сержант Волынец смеется, успокаивает:
– Это тебе кажется, Умаров. Ты звуки не различаешь. Стена не запор, а забор, молиться ходили в собор, а не в запор.
– Э, друг, надо было думать, что другие будут ваш язык изучать. Зачем такая запутанница?
– Не запутанница - путаница.
– Нет, вчера ты сам говорил: Карим запутался.
– Правильно, говорил, когда ты запутался.
Умаров разводит руками, закатывает глаза:
– Вай, вай, что за язык: вчера запутался - значило одно, сегодня - другое!
Роста Карим чуть выше среднего, стройный, форму носит с шиком, любит ее. Глаза у него черные, горячие, волосы тоже черные, жесткие. К природной смуглости его добавилось изрядно загара, поэтому он шоколадного цвета, когда улыбается, просто глаза режет от яркости его ровных крупных зубов. Улыбается он часто - характер у него покладистый. А если разозлит кто-нибудь, вспыхивает быстро и бурно, делается просто неукротимым. В такие минуты лучше к нему не подходи: врежет чем попало. Но отходит так же быстро, как и загорается. Да еще и посмеется вместе с тем, кого обидел в горячке:
– Здорово я тебе давал? Ну ничего, друг, не обижайся. Карим знаешь какой? Сейчас ругался, сейчас опять друг. Не обижайся. - И одарит такой ослепительной улыбкой, что на сердце сразу делается легко.
…На крутой лестнице военной субординации лейтенант Жигалов самый близкий к нам офицер. Внешность у него спортивная: плечистый, крепкие ноги, сильные руки и вообще очень прочный, литой, гибкий в талии. У него кудрявые, каштанового цвета, волосы, не мелкие парикмахерские завитушки, а крупные природные волны. Лицо у Жигалова мужественное, глаза строгие, брови в палец толщиной, на подбородке глубокая ямка. Он не просто красив, а очень красив. Однажды я слышал, как продавщица в книжном киоске, вздохнув, сказала:
– Ох, мучитель окаянный, сколько девок, поди, по нем сердцем маются!
Не знаю, действительно ли маялись девушки; я никогда не видел его с женщиной, и мне кажется, кроме службы, этого человека ничто не занимает. Не пользуется он своей красотой, не видит ее, не понимает.
Да и мы редко любуемся его внешностью. Не до этого. На строевой, на тактике, в спортивном городке, в городке противоатомной защиты Жигалов нам дыхнуть не дает. Он добивается, чтобы команда, прием, норматив были выполнены четко и точно, как на картинке. В этом весь Жигалов. Иногда еле на ногах стоишь, готов заорать ему в красивую физиономию: «Ну сколько можно! Мы же люди, а не машины!» Но не крикнешь. Он все равно своего добьется. Спокойно и неотступно будет командовать, пока прием выполнят все одновременно и правильно. Он не упивается своей властью, не вредничает, просто иного он не может допустить. Сделай все правильно, как полагается, и он будет доволен. От такой требовательности Жигалова Вадим чуть не плачет. Зовет лейтенанта «живоглотом». Дыхнилкин боится. Степан от лейтенанта в восторге - вот это человек! Сержанты просто молятся на взводного. Наш Волынец подражает ему вплоть до походки.
Говорят, солдаты любят своих командиров. Может быть, и так. Я этого сказать не могу. Уж очень наш Жигалов твердый, будто из брони.
Несколько месяцев прошло, а прежняя, гражданская жизнь кажется очень далекой. Дом, папа, мама, уютная квартира, моя комната, книги - все это как приятный кинофильм, который когда-то видел, и остались от него лишь сладкие воспоминания.
С домом связывают меня только письма и сны. Странно, когда жил с родителями, снились мне дальние страны, какие-то страшные приключения. А теперь вот за тысячи километров в степи, где когда-то ходил Александр Македонский, снится дом.
Письма мне пишет мама. Все они начинаются одинаково: «Дорогой Витенька». Мама рассказывает о новостях в нашем доме, о погоде, о знакомых. А я за каждым ее словом слышу: «Сыночек, не трудно ли тебе, не обижают ли?» Мама исписывает четыре тетрадные страницы и этим как бы просит: пиши и ты побольше, мне хочется знать о тебе все.
