– Правда, что у тебя случилось, дома или в роте?
Я помолчал, давая понять: действительно произошло что-то важное, а сам все думал, как же направить разговор.
– Не дома и не в роте, а вот здесь. - Я показал на голову. - Хотел с тобой поговорить, а ты…
– Ну брось, старик, не лезь в пузырь. Выкладывай. Заболел, что ли? Голова?
– Нет. - Я помедлил и решился: зачем тянуть? - Знаешь, как-то неловко стало. Такие дела в стране творятся, а я в стороне.
– А что же ты можешь сделать - ты служишь, выполняешь долг…
– Не о сегодняшних днях я говорю. Сейчас я участвую активно, охраняю все это. А вот раньше. Когда в школе учился. Ведь все как-то до лампочки было.
– А что ты мог тогда другое делать? Ты был учащийся, вот и учился.
Вадим внимательно глядел на меня, отвечал быстро, рассудительно и, главное, правильно, прямо как замполит Шешеня. Но я чувствовал: говорит он это механически, просто так.
Я высказался пояснее:
– Дело не в том, что я практически не участвовал, я в душе был какой-то равнодушный. А почему? Откуда такое бралось, не могу понять даже сейчас.
Вадим вдруг изобразил на лице угодливо-хитрую улыбочку конферансье и бросил, как реплику со сцены:
– Влияние Запада!
Я обиделся:
– С тобой серьезно, а ты дурака валяешь. - Встал, хотел уйти.
Вадим загородил мне дорогу:
– Чего ты сегодня такой обидчивый? Я говорю вполне серьезно. Ты отрицаешь влияние Запада?
– Я отрицаю клоунский подход к важному разговору.
Вадим опустил руки, которые раскинул, преграждая мне путь, вернулся к столу. Сел. Помолчал и спокойно, будто продолжая долгий разговор, молвил:
– Не только тебя, старик, мучают такие думы. Я вот тоже не так давно, даже здесь, в армии, «халу-балу» пел. Помнишь, с Кузнецовым поцапался?
– Помню.
Соболевский помолчал и задумчиво, не мне, а обобщая свои мысли, сказал:
– Да. Завезли нас далеко. А издали, говорят, больше видишь. - Поглядел на меня и добавил: - Не готов я, Витя, говорить с тобой за жизнь в том масштабе, который ты предлагаешь. Сам еще многое не распутал.
– Я ничего не предлагал, просто так, - попытался я замести следы.
– Ладно, не выкручивайся, - пощадил меня Вадим; он все понял, его не проведешь. - Обещаю, когда сам разберусь, расскажу тебе обязательно, а ты накатаешь новый роман под старым названием «Человек меняет кожу».
С начала второго года службы Кузнецова назначили пулеметчиком вместо уволенного Куцана. Надо было искать его или в комнате для чистки оружия, или в тени под деревом, где он изучает и драит свой пулемет.
Нашел его возле стеллажа.
– Степан, послушай. Для меня это очень важно! Только теперь понял!
Кузнецов посмотрел на меня - что я имею в виду?
– Помнишь разговор, когда ты вступал в партию?
– А, вот в чем дело…
– Да. Я на тебя тогда обиделся, но ты был прав. Теперь я особенно хорошо это понимаю. Действительно, я не был готов к такому шагу в жизни. А сейчас вот просто не могу его не сделать.
Степан улыбнулся серьезной, взрослой улыбкой:
– Рад за тебя, Витек. Я был уверен, ты обязательно придешь. Иди к Шешене, расскажи ему. Я, к сожалению, только кандидат и не могу дать тебе рекомендацию, проси у Шешени.
Старший лейтенант совсем не удивился моему сообщению. Он обрадовался, как и Степан:
– Молодец. Поздравляю. Рекомендацию я тебе, конечно, дам. Вторую попроси у капитана Узлова.
– Не откажет? Уж очень строгий он.
– Не бойся. Он тебя любит.
– Узлов?! - поразился я. - По-моему, этот человек на такие сантименты не способен.
– Чудак ты! Он в тебе души не чает. Гордится, что у него в роте такой толковый парень служит. Иди к нему, он сейчас в канцелярии. Потом возвращайся ко мне, поговорим о третьей рекомендации. По-моему, комсомольцы тебе не откажут.
Капитан Узлов сидел за столом, небрежно перебирал бумаги: не любил он писанину. На меня глянул строго. «Не может быть, чтобы он ко мне хорошо относился», - мелькнуло в голове. Однако Узлов, услыхав мою просьбу, вдруг потеплел, и в его суровых глазах вспыхнули ласковые огоньки.
– Садись! - коротко бросил он, кивнув на стул. - Рекомендацию я дам. Знаю тебя как человека серьезного. И почему ты решил вступать именно сейчас, тоже догадываюсь. Тревога за Отечество - это хорошее, благородное чувство. Но раз ты до этого додумался, то и подальше загляни. Отслужишь срочную, а потом?
– Другие придут, - тихо ответил я.
– Другие - это верно. А я говорю о тебе. Армии нужны грамотные люди. Ты о военном училище не думал?
– Нет, - пролепетал я.
– Подумай. Из тебя хороший офицер может получиться. И из друга твоего Кузнецова тоже хороший командир вышел бы. Подумайте оба. Тем более - друзья. В армии и дружба навек.
Узлов вынул из стола чистый лист бумаги и размашисто написал вверху: «Рекомендация».
Я думал, капитан напишет ее когда-нибудь потом, может быть, после нового разговора, но Узлов не терпел промедлений. Рекомендация была составлена при мне.
Вручая ее, он поднялся, подал мне руку и посмотрел прямо в глаза:
– Надеюсь, товарищ Агеев, вы будете помнить, что за вас поручился командир.
– Горжусь этим, товарищ капитан, - искренне сказал я.
Капитан все еще не отпускал мою руку, и на жестком лице его, у рта, собрались морщинки. Долго собирались они и никак не могли сложиться в мягкую улыбку. Но в глазах светилась ясная доброта, которой я никогда ни до этого, ни после в глазах командира роты не видел.
Замполит Шешеня выслушал мой рассказ, взял у меня рекомендацию капитана и положил в свой железный ящик:
– Здесь будет целей. Я напишу тоже. Теперь давай думать о подготовке.
– Степан обещал…
– Это хорошо. Он все знает. Оформим его работу с тобой как персональное поручение.
И вот Степан каждый вечер сидит со мной в ленинской комнате: то рассказывает, то спрашивает меня об Уставе, Программе партии.
К нам иногда подходит Игорь Климов и с любопытством спрашивает:
– О чем вы шушукаетесь, как заговорщики?
А Степан шутливо отвечает ему:
– Иди, Игорек, поиграй, ты еще маленький, не дорос до наших разговоров.
Климов понимает, что мы заняты серьезным делом, оставляет нас в покое. И я действительно вижу: он еще не дорос. Его не волнует то, что волнует нас. Он еще не созрел. Но мне кажется, через год, когда нас с Кузнецовым уже не будет в роте, он сам станет готовиться к вступлению в партию и обязательно вспомнит этот разговор, и меня, и Степана, и как мы уединялись с ним. Может быть, даже скажет кому-нибудь такие же слова…
