– Мама, не надо, - просила Люба, - ну что вы так плачете!
– Я на радостях, дочка! - сказала мать, все еще не выпуская Степана из своих объятий. - Ну все, больше не буду! - вздохнув, молвила она, еще раз поглядела на Степана и совсем уже легко добавила: - Не стану больше плакать. Теперь сама вижу: добрые люди около тебя. Ну-ка, давай мне внучку-то!…
Надежда Алексеевна пробыла у нас несколько дней и собралась в обратный путь. Она увозила и Любу с ребенком.
На том же перроне стояли мы в ожидании поезда, только теперь с нами была еще Нина Христофоровна. Глядя на Любу, Никитина смахнула слезу: наверное, подумала о том, как сложится судьба ее Поленьки. Вадим Соболевский нравился Никитиной, но был он слишком красивый и немного легкомысленный парень.
Нина Христофоровна принесла несколько пакетов и свертков с едой.
– Это наши женщины просили передать на дорогу, ну и от меня кое-что.
– Куда нам столько! - пыталась отказаться Люба. - В дороге все есть, купим.
– Бери, Люба, ты кормящая, тебе все свежее нужно, а в дороге мало ли что подсунут, - настаивала Нина Христофоровна. - Не забывай нас, пиши.
– Что вы, разве я забуду? Я хоть в армии не служила, родней ее у меня теперь никого нет. И полк мне стал как дом, и все женщины как родные. - Люба при этих словах несколько раз глянула на Кузнецова.
Надежда Алексеевна, понимая свою дочь, пришла ей на помощь:
– Приезжай, Степа, после службы к нам, примем тебя, как сына. У нас и работа, и жилье найдется.
Степан потупился, виновато ответил:
– Я в деревню не могу. Я кадровый рабочий. Даже с Виктором в училище не поступаю. Я на всю жизнь рабочий класс.
– Вот и хорошо, - примирительно сказала мать Любы. - И на здоровье, будь рабочим. Но после службы ненадолго отдохнуть надо?
– Конечно.
– Вот и приезжай. Мы ждать будем.
– Приеду, - сказал Степан, глядя на Любу.
Примчался поезд - горячий, пыльный, сверкающий яркой краской. Я подумал: «Вот бы посмотрели кочевники на этот зеркальный, полированный, устланный коврами чудо-поезд! Все в нем есть: и вода, и кухня, и ресторан, и радио, и электрический свет, и холодильники, и самовары. Летит он через огнедышащую пустыню, а в вагонах кондиционеры поддерживают мягкую прохладу».
Окна закрыты герметически, голосов не слышно.
Степан объяснялся с Любашей жестами: потыкал пальцем в ее сторону, потом себя в грудь - приеду, мол.
Она кивала - понятно. Счастливо улыбалась.
Поезд умчался, оставляя за собой длинную полосу пыли, будто катил не по рельсам, а по немощеной дороге.
Настал значительный день в моей жизни. Мне казалось, этот день должен быть особенным. Волновался я сильно. Но, конечно, не показывал этого, старался выглядеть спокойным, как и подобает взрослому человеку, который скоро станет кандидатом в члены Коммунистической партии Советского Союза.
– Волнуешься? - спросил Степан перед открытием собрания.
– Сам знаешь…
– Не бойся, тут все свои.
Как много значит в жизни человека доброе слово! Оно вроде ничего не стоит, слово и слово, но каким дорогим кажется тому, кто испытывает затруднение. После слов Степана я ободрился вроде, успокоился. Огляделся - действительно все свои.
Партийное собрание проходило в знакомой до мелочей ротной канцелярии. За столом сидят люди, с которыми я второй год ежедневно вместе: капитан Узлов, замполит Шешеня, лейтенанты - командиры взводов, Жигалов, старшина Май, Степан, три сержанта… Вот и вся партийная организация. Только люди эти, оставаясь при тех же воинских званиях, должностях, в той же одежде, представали теперь передо мной в совсем новом, ранее не ведомом мне качестве. Это были коммунисты!
Первый вопрос повестки дня: прием рядового Агеева кандидатом в члены партии.
Меня попросили рассказать биографию. Я рассказал. И мне было стыдно, что она такая невзрачная: родился, учился, призвали в армию, вот и все. Подумал: сейчас скажут, куда же ты, паренек, лезешь? Какие у тебя основания для вступления в партию?
Но все шло своим чередом. Мне задали вопрос по Уставу, спросили кое-что о международном положении. Председатель собрания лейтенант Жигалов подвел итог:
– Я думаю, все ясно, товарищи?
– Ясно, - поддержал Май.
– Кто хочет высказаться?
Первый поднялся Шешеня:
– Все мы хорошо знаем товарища Агеева. Он добросовестный солдат, политически развитой и грамотный человек. Вдумчивый, увлекающийся литературой. Выполняет ответственное общественное поручение…
Я удивился, что это Шешеня вздумал меня хвалить, никаких заслуг за собой не знаю.
– Он - редактор нашей стенной газеты, материалы, которые в ней помещаются, хорошие, газета выходит в срок…
Ах, вот что он имеет в виду!
– Только один совет Агееву - привлекайте актив. Сейчас вы частенько пишете заметки и за других. Став коммунистом, вы должны понимать, что процесс создания газеты, привлечение широкого актива корреспондентов - это тоже важная воспитательная работа. Если вы написали сами и дали кому-то подписать - это упущенная возможность заставить другого человека мыслить. Нет, пусть автор пораскинет умом. Вы его натолкните на мысль, а думать, писать он должен сам. Такая работа прибавит в роте самостоятельно мыслящих людей. Ну это совет на будущее. А насчет приема товарища Агеева в кандидаты я - за. Считаю его достойным.
После замполита слово попросил капитан Узлов:
– Я давал рекомендацию товарищу Агееву. Человек он вдумчивый. Не только сам хорошо служит, но и на некоторых недисциплинированных оказывает полезное влияние. Я с первых дней службы товарища Агеева обратил внимание на это его положительное качество и очень рад, что не ошибся. Предлагаю принять его в кандидаты.
Жигалов репликой с места подтвердил слова капитана:
– Молодой сержант Веточкин справляется со всем вам известным Дыхнилкиным благодаря помощи Агеева и Кузнецова. - Лейтенант обратился к Степану: - Кузнецов, может быть, вы хотите что-нибудь сказать о своем друге?
Степан встал. Он был немного смущен:
– Что я могу сказать? Он мой друг, это говорит о многом, поэтому и хвалить я его не буду, не имею права. Пожелаю Виктору одного: обратить внимание на выработку принципиальности. Это качество коммунисту абсолютно необходимо. А говорю я об этом потому, что были случаи, когда у Виктора не хватало духа проявить эту принципиальность. Например, в «солдатском клубе» он часто отмалчивается в то время, когда надо вмешаться в спор. Не следует, конечно, превращаться в Пришибеева, запрещать говорить, зажимать рот, но как и пишущий человек Агеев обязан переубедить заблуждающегося солдата, объяснить ему, в чем его ошибка. Хотя бы того же Соболевского, с которым в одной школе учился…
Сердце у меня стучало все тише и тише, оно покатилось куда-то вниз; наверное, о таком состоянии и говорят: сердце ушло в пятки. Что же ты делаешь, Степан? После твоего заявления меня не примут. Раз я не принципиальный, то мне не место в партийных рядах. Но Степан будто уловил мои мысли:
– А вообще Виктор человек цельный, честный и сердечный. Он службе отдает все силы. И как друг -
