Востоков Станислав
Московский зоопарк
Схватка с судьбой
Давно я мечтал попасть на работу в Московский зоопарк. То есть не просто в такое место, которое называется заманчиво — «зоопарк», а чтобы обязательно в Московский. И было это непременным условием моей мечты. Ни на какие уступки я своей мечте идти не собирался. Или Московский или никакой. Только так и надо обращаться с судьбой — твердо! Без обиняков и виляний.
И своего я добился. Посмотрела на меня судьба и решила, что возиться со мной — себе дороже.
Плюнула она на меня и сделала это летним августовским и, как обычно говорят, прекрасным днем. Я вышел из Московского зоопарка, нежно неся ключ от своей комнаты, которая теперь у меня там была.
А судьба думала:
— Ладно, отыграюсь на нем в следующий раз.
И отыгралась. А я, временно выигравший у судьбы, шел по летней Москве и нес в кармане московскозоопарковский ключ. Нежно.
Первое лицо
Первое лицо, увиденное мной в Московском зоопарке, было лицом небритого Миши — работника по уходу за снежными козами. И за целый год моей работы здесь это лицо так и не побрилось. Хотя и нельзя сказать, чтобы отпустило бороду. Оно умудрялось как-то сохранять это промежуточное состояние небритости с помощью одного ему известного секрета.
Лицо это стало моим талисманом. Помогало и подбадривало меня весь год. Увидев меня, лицо махало издалека рукой и спрашивало:
— Ну как, устроился?
Задавало оно этот вопрос даже через год работы, когда я уже собирался увольняться, и как будто ничего другого и знать не желало. Однако из вежливости пред лицом, я всегда отвечал, что устроился и в доказательство махал веником и покачивал тазиком с кормом в руке.
Лицо радостно кивало и, оглядываясь, бежало к очередному мусорному ящику, из которого извлекало бутылки, чтобы затем сдать в приемный пункт.
Лицо это было глухо на одно ухо, а потому, возможно, сведения о моем устройстве до него так и не дошли.
С грустью я думал об этом через год, покидая Московский зоопарк, и очень опасался, что вот сейчас из толпы посетителей появится Миша и спросит:
— Ну что, устроился?
Про рога и копыта
Когда я шел работать в Московский зоопарк, мне, собственно, было все равно с кем работать, если это не змеи, потому что часто они бывают ядовиты. Эта ядовитость всегда меня отпугивала, и я пенял им: зачем порядочным людям яд? Если яд есть, значит и характер у них — не сахар, потому что они этот яд используют. Этот факт и держал меня в стороне от змей, хотя, говорят, из яда и лекарства делают. Не знаю, не доверяю я этому. Зачем делать лекарства из яда? Не стал бы я такое лекарство принимать. Ядовитое. Что им можно вылечить? Подозрительно как-то.
А вот с другими работать, конечно, можно. Если это только не тигры. Уважаю я тигров. Хозяин тайги. Привык он быть в ней хозяином, а потому вряд ли потерпит, чтобы я вокруг него с веником ходил и кости подметал. Да и не мои ли кости в следующий раз будет подметать новый работник, если тигру что-то не по-хозяйски, не по-его покажется. У тигра разговор короткий. Раз — и все. Был такой Стасик, а теперь нет. Вон — косточка тазовая валяется. То ли его, то ли коровья, теперь уже не разберешь.
Нет не любою я тигров, хотя, конечно, уважаю.
Ну и медведей я уважаю. Тоже хозяин тайги.
Только как эти два хозяина тайги вместе живут и хозяйствуют — не понятно. Может у них две разные тайги? А может они в разные дни хозяева?
Лапы у медведя большие, как лопаты. Когти — как плуг. Такими лапами пахать можно. Нет, не пошел бы я к медведям в смотрители. Смотреть бы пошел, а в смотрители — нет. Тут не смотритель, тут надсмотрщик нужен. С винтовкой.
Глазки у медведя маленькие — не все, что думает он, в них помещается. Значительная часть за ними остается. В мозгу. Остается, остается, а потом как выйдет лапомаханием и откусыванием! А глазки все такие же — маленькие. Будто и не он это лапами машет и откусывает.
Козлы. Ну что ж, козлы — люди мирные. Траву едят. Бородой машут. Рога вот у них, конечно. Но, как говориться, у кого из нас нет недостатков? У меня — есть. Хотя рогов — нет.
А лучше — лошади! Что может быть красивее лошади! Красивее лошади может быть только дикая лошадь. И не просто дикая лошадь, а с фамилией. Лошадь Пржевальского. Правда, особенная у нее красота — тяжелая, сбитая, степная, рассчитанная на дальние расстояния. Лицо у нее восточное, с узким разрезом глаз, потому что живет в Монголии.
Вот к ним-то я и хотел устроиться.
Буду, думаю, ухаживать за подобной красотой. И лошади будут меня за это любить, потому что рогов и когтей у них нет.
Но начальник отдела млекопитающих сказал:
— Мест сейчас на «лошадях» нет. На «снежных барсах» есть — не хочешь ли туда? Правда, там больше месяца никто не выдерживал.
— Нет, — говорю, — не хочу. Зачем мне туда, где больше месяца никто не выдерживал? Я на год хотя бы!
И пошел в птичий отдел устраиваться. Потому что там тоже рогов нет.
Про пиканье
Не думал я, что в птичий отдел устроюсь. Но так всегда — не думаешь, не думаешь, а оно и сбывается, то самое, о чем не думал. А вот куда то, о чем мечтал, девается — не понятно.
Опомниться я не успел, как оказался в клетке с негодующе пикающим золотым фазаном. Как я здесь в клетке оказался? Леший его знает, да еще и фазан. Пикающий. Не понимал я, как вообще можно так злобно пикать? Как можно злобу выражать таким пикающим голосом? Пиканье существует для другого. Для призыва цыплят матерью-курицей. Пикают, если боятся. А этот пиканьем запугивает. Нападающе пикает. Хотя с таким оперением можно и не пикать.
Боевое оперение у золотого фазана. Как у рыцаря на турнире. Шлем золотой солнечные блики во все
