деньги. Сколько, так и не сказал.
Я считал, что если несколько машинок рабочий возьмет себе, то ничего страшного не случится, все равно они у Гана стоят годами без дела и только пылятся. Но конечно, я ему этого не сказал, а объяснил, что начинаю ходить на курсы английского. Но он не закончил на этом разговор и предложил познакомить меня еще с одной эмигранткой, учительницей. Не успел я сказать, не надо, он признался, что уже дал ей мой телефон, поскольку был уверен, я буду его потом благодарить.
Сегодня первый раз пошел на курсы и убедился, что с английским у меня хуже, чем у многих. Наши эмигранты уже обамериканились: разрисованные рубашки, нестриженые волосы до плеч, девушки в шортах, много косметики. И все время или курят, или что-то едят из пакетиков, а потом бегают к автоматам пить, так их мучает жажда. А в промежутках жуют жвачку. Рита доказывала: никакая не пошлость, Алик, здесь каждый может позволить себе, что хочет. А что в Союзе хорошего? Я не могла устроить свою жизнь, потому что у меня не было телефона! Мне вдруг стало смешно, а Рита обиделась. Что ты смеешься, что ты смеешься, кричала она, да, а что ты думаешь, это не имеет значения? Я сделал серьезное лицо и сказал, что ведь она замужем. Рита вдруг страшно покраснела, смутилась, а потом опять закричала: да, а зато сколько я ждала! Это ничего не значит, по-твоему?
Вечером поднялся к Вовам. Меня познакомили с гостьей, старой эмигранткой. Она смешно говорила по-русски. Потом гостья куда-то увезла Вов.
Когда я вернулся в свой номер и начал это записывать, мне позвонила учительница, о которой накануне говорил Ган. У нее был приятный голос, я решил, она молодая. Но после этого она сказала, что забыла много русских слов, потому что родители привезли ее сюда еще ребенком почти полвека назад, Тогда я сказал, что уже занимаюсь на курсах. Вы все равно могли бы ко мне прийти, мне бы очень хотелось поговорить с кем-нибудь по-русски. На меня подействовали эти слова, и я согласился.
Ничего нового. Курсы. Жара. Вечером ходил по городу. Случайно зашел в магазинчик, торгующий сексуальными журналами. Грязная конура. Стены в каких-то подтеках. Толпа мужчин. И все разглядывают журналы. Какая-то неприятная тишина. Здесь же можно посмотреть сексуальный фильм. Всего 25 центов. Решил позвонить той женщине, которая дала мне свой телефон в ОМО.
Утром позвонил. Она не удивилась моему звонку, сказала, в понедельник должна быть с сыном в Манхэттене, и там с удовольствием поговорит со мной. Глупо, что не позвонил ей раньше. Видно, она ждала.
У Вов все время родственники, американцы. Я вечером поднялся к ним, они с какой-то пожилой четой сидят за столом. У четы пальцы в перстнях и кольцах. Я извинился, пришел, мол, за книгой. Провожая, Люся шепнула мне, что это вовина тетка. Люся очень нарядно одета, от нее пахнет тонкими духами, А в комнате обычный кавардак. Почему старые эмигранты так пестро одеваются?
Тогда решил пойти к Рите, она обижается, что я забыл ее. Я ей позвонил, она закричала, она только что звонила мне, где я пропадаю? Наверное в то время я был у Вов. Но она не поверила: у тебя кто-то есть! Я сказал, что никого. Ну, тогда приходи. И если есть бананы, захвати, я люблю. Мы сидели весь вечер, разговаривали. У нее очень маленькие розовые ступни, наверное, 33-й размер, как у ребенка. Она сказала, что ждет звонка от мужа из Канады. Как всегда, удерживала меня, когда я хотел уйти, ей было тоскливо одной ждать звонка. Но звонка все не было, и я ушел.
Спустился вниз и стоял на улице у входа в гостиницу. Было уже поздно. Машины почти не проезжали. Пешеходов один-два на всю улицу. Несмотря на высокие дома, ощущение какой-то глуши. Только рев сирен полицейских или пожарных машин напоминает, где ты. И машин скорой помощи. Я вернулся в вестибюль и утонул в глубоком кресле. Дежурный дремал за стойкой. Было не так прохладно, как днем, когда на полную мощность включены кондишены. Днем здесь как в холодильнике, чтоб приезжие думали, что в комнатах такая же температура. А там баня. Но все равно было приятно, вестибюль еще не успел нагреться. И потому что свет был потушен, только место дежурного ярко освещено. Не говоря уже о жаре, в номере скучно, а здесь ты на людях, видишь, как они входят, выходят и что делается на улице за стеклянной дверью, И никто на тебя не обращает внимания, потому что кресло в углу вестибюля, в закутке, там всегда полумрак, даже когда горят все светильники. Даже дежурный тебя не видит.
Вдруг в конторке дежурного зазвонил телефон. Дежурный проснулся и соединил какой-то номер. Потом вошли двое черных в незаправленных рубашках и стали говорить с дежурным. Это были единственные посетители. Но они не сняли номер, а тут же ушли, сначала один, а спустя несколько минут другой. После их ухода дежурный выскочил из-за стойки, и началась суматоха. Появилась моя соседка уборщица, толстая молодая негритянка, из соседнего бара прибежал бармен в белой куртке. Дежурный подбегал к двери и выглядывал на улицу. Последним оказался диккенсовский уродец, он где-то дрых, а должен торчать всю ночь в холле и ждать жильцов. Наверное, завтра его выгонят. И тут же вошли двое полицейских, здоровенные парни в коже, сбоку, из-под курток, торчат длинные ручки пистолетов. Один из полицейских снял фуражку, волосы под ней были совсем мокрые, вытащил из фуражки блокнот и стал записывать, а другой заговорил в передатчик. Дежурный выдвигал пустой ящик стола и говорил о долларах. Затем один полицейский ушел, а другой, облокотись о стойку, стал неторопливо толковать с дежурным. Остальные начали расходиться. Диккенсовский уродец подмигнул мне: «Кэй?..» — и направился к лифту, наверное, спать. Я поднялся к себе по лестнице и завалился в постель. В колодце гудели кондишены номеров, и вся моя комната была наполнена этим шумом.
Сегодня воскресенье, должен идти к учительнице, знакомой Гана. Очень не хочется. Зато завтра свидание с женщиной из ОМО. Спустился вниз, чтобы посмотреть, что там после вчерашнего грабежа. За стойкой хозяин гостиницы, два дежурных, тот, ночной, еще не ушел, и еще кто-то, кого я никогда здесь не видел, он рылся в квитанциях, наверное, проверял, не придумал ли дежурный ограбление, чтобы заработать, в общем, все начальство. Вдруг дневной дежурный накинулся на меня, ОМО не хочет оплачивать мой счет за телефон, а я, мол, каждый день звоню из номера. На счете стояло пятнадцать звонков, но это неправда, я звонил за все время, может быть, два или три раза, ведь внутренние звонки не считаются, а то все звонили мне, Рита сказала, это тоже не считается. Тем не менее, я вытащил деньги, чтобы заплатить, мне стало стыдно, в вестибюле много людей, а дежурный раскричался, как тот сатирик. Потом, уже в лифте, я понял, что он мне дал мало сдачи. Как мне не хотелось, но я вернулся, потому что на завтра мне не хватило бы на цветы той женщине. Я написал на его счете, десять на пятнадцать будет доллар пятьдесят, потому что один звонок стоит десять центов, на каждом автомате написано. Дежурный перечеркнул мои десять так, что порвал бумагу, написал сверху тридцать и тыкал пальцем в свой коммутатор, оказывается, за то, что он соединил мой номер, я должен платить в три раза дороже. А всего дел воткнуть штырь в гнездо. Что это на мне такое написано, что все они, начиная с сатирика и уличного торговца фруктами, как сговорились, кричат на меня?
Я пошел в Рокфеллер-Центр и сидел там, пока не стемнело. Только тогда я вернулся домой. Больше всего я опасался, что в вестибюле встречу этого дежурного. Наверняка там будет еще кто-то, кто слышал, как он меня утром позорил. А в лифте диккенсовский уродец, он тоже все слышал. Знал бы я какое-нибудь американское ругательство, я бы сам поспешил вернуться пораньше, чтобы застать этого дневного дежурного и ответить ему как следует, а то получается, я совсем безответный, он тебя оскорбляет на всю гостиницу, а ты в ответ лопочешь вежливые слова на ломаном английском, которым тебя научили на курсах.
Но все обошлось. Дневной дежурный уже сменился, а в лифт я садиться ни стал, поднялся по лестнице. Хорошо хоть, из-за этой ссоры я совсем забыл, что собирался идти к учительнице. А то явился бы неизвестно зачем.
Утром, едва проснулся, первая мысль была: уйти бы из этой гостиницы. Но уйти нельзя, пока не нашел какую-нибудь комнату. А где искать? Дома у меня была комната пусть в коммуналке, зато моя. Никакой мороки. А главное, так дешево, что не надо ломать себе голову, где взять деньги, когда ОМО надоест меня содержать.
После курсов я пошел на перекресток, где мы договорились встретиться с этой женщиной. Сейчас,
