быть, в Америке не принято покрывать столы скатертью? Или такие строгие правила в этой гостинице. Она называется «Делавары». Никогда не думал, что название этого индейского племени, приключениями которого я зачитывался в детстве, когда-нибудь будет светиться по вечерам над входом в мое жилье.
Нола вела себя непоследовательно. Сначала целовала меня, а потом рассердилась и сказала, что она после меня больна. Голова у нее начинает болеть и вообще. Хоть тут же беги к другому! Я понял, у нее плохое настроение, и ничего не стал доказывать. Принял душ, оделся и, когда вернулся, увидел, она накрылась простыней с головой. Я поставил на стол колбасу, бананы и хлеб, фруктовый сок у меня тоже был. После этого немного подождал, а потом приподнял простыню. Не открывая глаз, Нола спросила, не обиделся ли я на ее слова. Все равно мне с тобой хорошо. Не думай, что я такая ненасытная. Так что забудь, она сказала по-английски. Так я узнал новое слово. Я съел всю колбасу и хлеб, а она ничего не ела, только попросила налить ей немного сока. И мы вышли.
Нола приехала с Леней за мной, чтобы показать, где она живет. Сказала, ей иногда бывает трудно вырваться в Манхэттен, тогда я буду приезжать к ней. Хорошо. А то я думал, она совсем разочаровалась во мне после прошлого свидания. Но больше всех был доволен Леня. Да, да, вы к нам сейчас поедете. Не отказывайтесь. Поиграем в футбол!
Меня удивил мой враг дежурный, когда он увидел, что мы выходим из лифта, он встал с кресла, в котором сидел в вестибюле и от нечего делать читал газету, и чуть пошире раскрыл нам полураскрытую дверь на улицу. Торчал у двери, как будто страшно беспокоился, благополучно ли мы сядем в машину. По дороге я рассказал Ноле, какая у меня была с ним стычка, а сегодня его не узнать, прямо первый друг и приятель. Она ничего не ответила, но видно было, что ей приятно.
Долго ехали, все коттэджи, зеленые лужайки, иногда белые многоэтажные башни. Наконец, она остановилась перед одним коттэджем. Я был рад, что можно выйти из машины и двигаться. Леня тут же бросил мне мяч, и мы начали играть. Но Нола велела Лене пойти переодеться, а когда он ушел, сказала, что она замужем за американцем, это их дом, но она хотела бы поскорее устроиться на работу и жить самостоятельно. После этого повела меня в дом. Дом красив, три этажа, плоские крыши, веранды, белые окна и двери, все, как на картинке. В Союзе в таком доме поселили бы несколько семей, и все были бы довольны. А мебелью так забиты комнаты, что ее тоже хватило бы на всех жильцов. Еще осталось бы продать в комиссионке. Нола меня накормила, после чего повела в кухню и показала, какие продукты я должен покупать. Даже написала на бумажке, как они называются по-английски, чтобы я их мог найти в магазине. На другой стороне бумажки начертила маршрут от станции сабвея к ее дому. Видно, что инженер, все линии как по линейке и надпись печатными буквами. Даже предложила приезжать к ней после курсов, я тебе буду помогать готовить английский, и тебе не нужно будет возиться с кастрюлями.
И всю дорогу в сабвее, а ехать пришлось долго, я думал, что если она уйдет от мужа, мы быстро устроимся. Она знает английский, поможет мне найти работу, будет звонить в разные места, а то я ничего не понимаю, что мне отвечают. Снимем где-то комнату. Напишу Маслову, он не поверит. Не успел приехать в Америку, сразу и интеллигентная женщина, и машина, и английский.
Утром я проснулся, тут же позвонила Нола, и мы долго разговаривали. Из-за этого опоздал на курсы. Но наш учитель Джон впустил меня. У него привычка сидеть во время урока на учительском столе, болтая ногами, и мы все его любим за ненавязчивое старание научить нас английскому. На уроке мне пришло в голову, я звонил Ноле из номера, а дежурный соединил меня, как ни в чем не бывало. Выходило, у Нолы было основание улыбаться от удовольствия, сознавая впечатление, которое она производила веревочным поясом и своей длинной машиной. Привлекательных лиц у нас в гостинице сколько угодно, хотя бы Рита, но мои дружеские отношения с Ритой не произвели на дежурного никакого впечатления.
Нола повела меня по лестнице в Ленину комнату показать его учебники. Там она меня начала целовать. Я хотел поднять ее и понести по лестнице вниз, но она тяжелая, и ей пришлось идти в спальню самой. Мы легли на прохладную кровать в ее полутемной спальне, такую широкую, что на ней можно было лежать поперек. Когда мы вышли из спальни, Нола вдруг взяла меня за руку, заглянула в глаза и спросила: «Ну что, тебе у меня плохо?..» Я удивился, получилось, она никуда не собирается отсюда уходить. Дала мне с собой коробку хлопьев, зальешь кипятком, и готов завтрак.
Нола довольным тоном сказала, муж ее увозит в горы. Несколько дней будут какие-то праздники, и он свободен. Она, мол, ничего не может поделать. Вчера приехала в гостиницу попрощаться. Машину она оставила у входа, и я должен был каждые полчаса одеваться и бегать на улицу, чтобы бросить монетку в счетчик. Один раз я опоздал, и на ветровом стекле уже белела квитанция штрафа. Это огорчило Нолу. Тогда я предложил платить половину, раз удовольствие получали оба. Нола кисло улыбнулась, не расписывайся за других! Но, конечно, глупости, что ты будешь платить. Заплатит Роберт.
Когда мы выходили из гостиницы, встретились с Вовами. Они сразу заулыбались, и я понял, что должен познакомить их с Нолой, иначе будет невежливо, ведь они знакомили меня со своими тетками. Я видел, что Нола довольна новым знакомством, и мы надолго застряли в вестибюле. Под конец Нола им дала свой телефон. Когда мы попрощались с Вовами, я спросил, зачем. Но Нола рассмеялась. Не ревнуй, он мне совсем не нравится. А у тебя такое открытое лицо. И погладила меня. Она купила теннисные туфли себе и Лене и рубашку для мужа. И предложила где-нибудь выпить кофе и отдохнуть, потому что она чувствовала себя утомленной, а ехать домой уже поздно, наступил час пик, и все дороги забиты. Действительно, только чтобы перегнать машину на стоянку возле кафе, а это совсем рядом, ушло, наверное, полчаса, так было тесно на дороге. Зато в кафе было свободно, и по виду посетителей заметно, что день уже позади и можно не спешить. Я подумал, было бы неплохо, если бы мы с Нолой пришли сюда после работы, скажем, я заехал за ней в ее офис, и вот мы решили переждать здесь, пока не разгрузятся дороги, а потом ехать к себе. Нола приклонила голову к моему плечу, и мы сидели, не двигаясь. Мне было неудобно, но я знал, что если шевельнусь, она подумает, я хочу, чтоб она забрала голову. Болела шея, но я терпел. Хорошо, что скоро эта поза ей самой надоела, и она уехала.
Пришел ответ от критика. Я сидел весь вечер со словарем, пока не перевел. Сначала критик написал, чтоб я извинил его за опоздание с ответом. А опоздал он всего на какие-нибудь дня четыре, не больше. Мы в издательстве на четыре месяца опаздывали и не извинялись. Потому что, по его мнению, рассказы могут быть напечатаны в Америке, кроме одного, который мне больше других нравился. Он считает, что этот рассказ хуже по форме и по стилю. В конце критик спрашивал, разрешу ли я ему дать один совет, именно, перевести хотя бы небольшую часть материала на английский. После этого я смогу предлагать рукопись издательствам с большей надеждой на успех.
Вместе с письмом от критика дежурный дал мне также извещение, что звонил Ган, но это неважно. Я вспомнил, сатирик, с которым я поспорил в ОМО, говорил, что переводчикам нужно много платить.
Вчера ничего не писал, не было ни минутки. Ган мне накануне позвонил, он вычитал в газете, в каком-то издательстве можно получить работу, печатать что-то по-русски на машинке.
Оказалось, надо пока заполнить анкеты. Заполнил. Один лист зеленый, другой желтый. И белый. Было совестно пачкать такие красивые листы своими английскими каракулями. На все вопросы ответил, кроме цвета глаз, не знал, какой у меня. Там же случайно узнал фамилию переводчицы и в каком издательстве она работает. Оказывается, она недавно даже перевела роман одного эмигранта о преступном мире в Союзе, написанный языком современной улицы, и он уже имеет успех.
Я поспешил в гостиницу за рассказами, а оттуда к ней. Она была неряшливо одета, лицо конопатое. Тут же согласилась прочитать. А мне уже не хотелось оставлять ей рассказы из-за этой книги о преступном мире, какого-то чтива. Поэтому я сказал, что мнение критика о рассказах не очень высокое. Какого критика, она насторожилась, и попросила показать его письмо. Но я не взял с собой письма. Это не обескуражило переводчицу. Тогда я сказал, что ее может неприятно удивить моя манера письма. Тут она впервые улыбнулась: меня ничем нельзя удивить. Потянула из моих рук папку и нажала вызов лифта. Все произошло так быстро, что только внизу я понял, у меня отобрали мои рассказы.
Вот и все. Завтра я заберу. Чтобы настоять на своем.
