Добрый бахмат. Уже и в дорогу рвется, бурушка-косматушка.
Угостил подсоленной горбушкой, начал заседлывать.
Кто-то позаботился. Весь конский убор приведен в порядок, ременный прибор вычищен и смазан. Поклон вам неизвестные конюхи, позаботились о скотинке и об его хозяине. Тот, кто рассказывает о лености русского мужика, скорее всего, с этим мужиком в естественной среде обитания просто не сталкивался.
А вот только не надо…. Где и как часто вы в конце двадцато века видели мужика на своей земле в окружении своих детей и родни? А это и есть его естественная среда обитания. Ну, где? Разве что в Сибири, где колхозная зараза не смогла сломать мужицкий уклад.
Дайте мужику землю, поставьте за спиной род, чтобы чувствовал ответственность за детей, да еще понятные законы, по которым он отдает власти только положенное тягло. Да он жилы будет рвать на работе, а за свою землю вообще порвет любого.
И этого не надо…. Пить в работу не станет, если работает на себя, конечно. На дядю - это да…. Тут без вариантов.
А помочь задаром не из-под палки, а так, от души, просто хорошему человеку, это русский мужик завсегда….
Что? Не сталкивались с таким? Я понимаю что редко, но ведь есть. В крови это у нас - помогать своим. Да вот вытравливают же, гады.
Каждый - за себя! Лох он для того и создан, чтоб его кинуть! Ты Бог - остальные уроды! Не будь героем! Родина - где платят! После нас - хоть потоп! Урвать побольше, все и сейчас! Добить лежачего! Прогнуться под сильного! - Твари.
Что-то меня понесло. Вот эти мелкие черточки отличия нашего прогрессивного и правильного времени от старого неправильного меня просто убивают. Это сколько же мы подрастеряли, а говоря честно, просрали. Грубое слово, зато точное. Вот с этого двухсотлетнего расстояния видно очень здорово. Большое - видится на расстоянье. А у меня - дистанция в два века…
Ну вот, с этими эмоциями и настроение себе испортил. Разозлился неизвестно на что и на кого, а у меня еще дел куча. Нервы - в коробочку, Серега.
Бахмат, почувствовав мое состояние, толкнул головой. Дескать - ты чего? Все путем, давай поехали, а то застоялся. Ты прав, косматый, давай трогать.
Выезжаем за ограду, не из главных ворот, а из служебных, подальше от лишних глаз. Тришка машет лопатой, откидывая снег, даже голову не поднимает. А вон и Егор, занят тем же, только покрякивает поддевая на лопату очередной сугроб. Вот заметил меня, рукой машет.
- Здорово, служба. Бог в помощь.
- Здорово, Сергей, мы - привычные, сами справимся. Уже едешь? Ты, это…. Я когда вещички твои относил, то по уговору пять кругляшей из кошелька вынул. Тришка сказал - ты, как есть, без памяти был. Звиняй, что без твоего пригляда, но так уговор же…. Не серчаешь?
- Да нет, наверное. - Фраза, ставящая в тупик всех переводчиков. - Не сержусь. Уговор - дороже денег. Молодец, что сообразил. Я ведь обеспамятел совсем. Пластом сутки пролежал. За мной еще кабак, я не позабыл, но попозже. Опять дела образовались.
- Ну, служба - это святое. Свидимся еще, драгун!
- Свидимся, гренадер!
Крепкий куркуль этот Егор. Своего не упустит. Одно слово - жучара. Но жучара честный, этого не отнять.
Прибыв на территорию второго Кадетского корпуса, сразу направился в главное здание.
Директора училища уже не было - будет завтра. Предписание у меня принял дежурный офицер- преподаватель, после, сделав отметку в журнале, вернул. Завтра я сам вручу генерал-лейтенанту, как указано на конверте. Записал меня на прием на десять часов.
До утра мне предоставлялось место в казарме, а для бахмата - в корпусной конюшне. Поговорил с дневальным при конюшне, за полтинник аванса будет приглядывать за коньком хоть неделю, только после доплатить. Сервис, однако. Мне выделили в казарме дощатый лежак без матраца и место в ружейной пирамиде для оружия и амуниции. Большего мне и не надо. Поесть можно и в трактире, да и на утро прикупить чего, тоже там можно. Я ныне - птица вольная.
В дешевом трактире, расположенном недалеко от корпуса было людно. В основном солдаты и кадеты, разбавленные цивильными. Офицеров видно не было, это заведение для нижних чинов, но приличное.
Это тебе не Смоленск, а совсем даже столица. Курить в трактире запрещалось, если есть желание - пожалуйте во двор. Из хмельного - только пиво, но поесть можно неплохо. Голод требовал свое и я налег на гречневую кашу со шкварками, заедая ее бужениной и жареной колбасой. Вкуснотища!
Пиво - тоже не плохо, пиво мы и повторим. Заканчивая вторую порцию, выхватил взглядом из толпы знакомое лицо.
Смоленский мой знакомец, фанат фехтования и очень серьезный молодой человек, кадет Горяинов собственной персоной.
- Глеб! - Заорал я.- Глеб, я здесь! Вечно мы с тобой по трактирам, да под пиво… Иди сюда. Подсаживайся. Есть хочешь? Может выпить?
Я ужасно обрадовался этой встрече. Каким ветром его сюда занесло, не знаю, но мальчишка мне импонировал. Видно эта радость была написана на моей физиономии крупными буквами, потому, что его нахмуренное лицо тоже расплылось в ответной улыбке.
- Горский, ты как здесь? Да ты, я гляжу, уже драгун….
Я так ждал тебя в манеже, но когда узнал за бунт этапа, что солдат из гарнизона побили, подумал, что это тебя. Обещался, а сам не приходишь…. Я и мэтру о тебе уже сказал. Вот и подумал….
Ты уж прости меня, Горский, за такие мысли.
- Брось, Глеб. Мы - люди военные, себе не принадлежим. Меня служба и на день не отпускала, а как в драгуны попал - совсем не продохнуть стало. Уж, какая учеба? Все думал, вот чуть свободней станет, так и вырвусь в манеж, да не случилось. Я и сейчас в столице по службе, а вот ты почему тут…?
Лицо Глеба потемнело. Мальчишка стал опять хмур. В глазах отразилась печаль и какая-то безысходность.
- По судейским делам я здесь. Тяжба у нас с бароном Вангенгеймом, соседом нашим. Уже год тянется. Я - в роду самый старший, мне и ответствовать. Истец настоял на заседании в Санкт-Петербурге, через три дня мне в судейскую палату идти.
В корпусе помогли. Фехтмейстер наш, Отто Генрихович похлопотал, и я аттестацию ранее срока сдал. С отличием и без поблажек. В юнкерах теперь при штабе первой армии числюсь, в отпуске ныне. Чина ранее весны мне не положено. Вот время на тяжбу и выкроил.
- А в чем тяжба?
- То длинная притча, еще со времен Петра Алексеича тянется. Мой прадед, по ложному доносу был записан в однодворцы, а земли наши отобраны были в пользу доносителей.
Отец же мой служил при особе Императора Павла хоть и простым капралом. Там и подал государю лично прошение о пересмотре дела, где представил и доносное письмо по которому наш род в опалу попал.
На смертном одре доноситель, прадед нынешнего барона Вангенгейма, покаялся да отдал его вместе с собственноручно написанным покаянием. Те бумаги у нас в роду и хранились, да только как их в беспристрастный суд представить было? Ведь известно, что с сильным - не дерись, с знатным - не судись. Отец всю жизнь положил чтобы у особы государя оказаться, да иметь возможность о справедливости молить.
Государь велел рассудить нас по правде. Так фамилия наша опять стала наследственною дворянской, род восстановлен в списке шестой части родословной книги Курской губернии, а земли у барона были отобраны и нам переданы. Отец при Императоре и голову сложил в день его кончины.
Поняв, что сказал лишнее, Горяинов бросил на меня настороженный взгляд. О смерти Павла I говорить было не принято. Я успокоил его легким кивком головы. Понимаю, мол.
- Все было хорошо, да вот только нынешний барон год назад подал в суд иск на пересмотр дела. Нет,
