– И говорящему – молчать?
– Еще менее того, – отвечал он.
– А когда ты говоришь о камнях, о дереве, о железе, разве ты говоришь не о молчащем?
– Вовсе нет, наоборот: когда я бываю в кузницах, железо, как говорится, вопит и издает прегромкие звуки, если к нему притрагиваются. А ты, со своей премудростью, этого не знал и сказал ерунду. Но вы мне все-таки покажите, как это возможно – говорящему молчать.
Тут мне показалось, что Ктесипп из-за своего любимца чересчур увяз в споре.
– Но разве, – сказал Евтидем, – когда ты молчишь, это молчание относится не ко всему?
– Ко всему, – отвечал Ктесипп.
– Значит, ты молчишь и о говорящем, если только то, что говорится, относится ко всему.
– Как так? – спросил Ктесипп. – Разве всё не молчит?
– Конечно, нет, – отвечал Евтидем.
– Но тогда, почтеннейший, всё говорит?
– Да, всё говорящее.
– Однако, – возразил Ктесипп, – я спрашиваю не об этом, но о том, говорит ли всё или молчит.
– Ни то ни другое, а вместе с тем и то и другое, – подхватил здесь Дионисодор. – Уверен, что ты не извлечешь ничего для себя из этого ответа.
Но Ктесипп, по своей привычке громко захохотав, сказал:
– Евтидем, твой братец, внеся двусмысленность в рассуждение, поражен насмерть!
А Клиний смеялся и радовался, и Ктесипп почувствовал, что силы его удесятерились. Мне же показалось, что этот ловкач Ктесипп перенял у них собственный их прием: ведь никто другой из ныне живущих людей не обладает подобной мудростью. И я сказал:
– Что же ты, Клиний, смеешься над столь важными и прекрасными вещами?
– Так, значит, Сократ, тебе все-таки известна какая-то прекрасная вещь? – вставил тут Дионисодор.
– Известна, Дионисодор, и не одна, а многие.
– Но вещи эти отличны от прекрасного или они – то же самое, что прекрасное?
Тут я всем своим существом почувствовал затруднение и подумал, что это мне поделом: не надо было произносить ни звука; однако я отвечал, что прекрасные вещи отличны от прекрасного самого по себе: в каждой из них присутствует нечто прекрасное.
– Так, значит, если около тебя присутствует бык, то ты и будешь быком, а коль скоро я нахожусь около тебя, то ты – Дионисодор?
– Нельзя ли поуважительней, – сказал я.
– Но каким же образом одно, присутствуя в другом, делает другое другим?
– И это тебя затрудняет? – возразил я; теперь я уже попробовал подражать мудрости этих двух мужей, настолько я ее жаждал.
– Как же не затрудняться и мне, и всем прочим людям в том, чего нет на свете?
– Что ты говоришь, Дионисодор? Прекрасное не прекрасно и безобразное не безобразно?
– Да, – отвечал он, – если так мне кажется.
– А тебе так кажется?
– Конечно, и даже очень.
– Значит, одно и то же – это одно и то же, а другое – это другое? Ведь конечно же другое не может быть одним и тем же; думаю, и ребенку ясно, что другое не может не быть другим. Но ты, Дионисодор, нарочно это опустил: мне кажется, что, как мастера колдуют над тем, что им положено обработать, так и вы великолепно отрабатываете искусство рассуждения.
– А знаешь ли ты, – сказал он, – что подобает делать каждому из мастеров? И прежде всего, кому подобает ковать?
– Знаю, конечно, – кузнецу.
– А заниматься гончарным делом?
– Гончару.
