пистолета.
«Ты убил моего Джоя!»
Он закрыл глаза, будто таким образом он мог сбежать из этой палаты, оставив в ней образ этой женщины из страшного мира кошмаров. Он стиснул глаза, и к нему вдруг вернулась головная боль, и скулы снова начали изо всех сил давить на его лицо. Сквозь невообразимую боль он продолжал слышать слова этой разъяренной женщины и ее шаги по покрытому линолеумом бетонному полу. Затем послышались другие голоса и шаги. Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел, как медсестры, скрутив ей руки, пытались вывести ее из палаты. Женщина стонала: из нее исходили внушающие страх звуки, в которых была еще и безвозвратная горечь. Она рыдала, а в ее глазах не скрывалась нестерпимая боль. Вывернувшись из их рук, она упала на пол, продолжая плакать, как маленький ребенок. Медсестры снова схватили ее и выволокли за пределы палаты.
Позже в палату зашла Элли. Она принесла тазик с водой и полотенце, чтобы обмыть ему лицо. Она была моложе его матери, но ее волосы были абсолютно белыми.
Прежде, чем он у нее что-нибудь успел спросить, она сказала:
— Не расстраивайся Джон-Пол. Несчастная женщина. Ее сын погиб в «Глобусе». Она не может с этим смириться.
Она вытирала его щеки, лоб, подбородок — все, что не было закрыто больничной одеждой, которая была на нем.
— Но она думает, что я…
— Тихо, не шуми, — оборвала его Элли. — Ты тут не причем. Просто, она потеряла чувство реальности. Расслабься, ни о чем не думай. Я принесу тебе таблетки, и ты уснешь.
«Но что-то было не так и с моей стороны».
Спички.
Огонь.
Не в состоянии до конца проснуться, а также из-за визита этой женщины он забыл об огне, о том, как он устроил этот поджог.
Он сомневался в том, что уснет снова, даже если медсестра даст ему снотворное.
На следующий день правда стала очевидной. В палате было целое собрание: его родители, обнявшись, стояли у окна, а около его койки были уполномоченный Поланский и детектив Катер, который, если что-нибудь говорил, то грубо и резко. Он лежал и слушал, кивая и понимая все, о чем они говорили. Голова была ясной, боль прошла, но что-то осталось у него в груди: то ли сердце не справлялось после долгого пребывания в небытие, то ли что-то еще, напоминающее пустоту, вакуум. Может, это была душевная пустота, перемешавшаяся с чувством вины, или даже чувство одиночества, которое стало еще острее за последнюю неделю. Как бы то ни было, он лишь слушал, стараясь никого не упоминать в этом маленьком пространстве.
Он кивал, слушая каждое слово уполномоченного. Он не был ответственен за случившееся. Да, он зажег спичку, чтобы осветить захламленный балкон. Да, мусор на балконе загорелся. Но это не могло повлечь за собой крушение самого балкона. Конечно, огонь можно было предупредить, но система предупреждения пожаров в этом театре должным образом не работала. Пожар обратил в бегство некоторых из детей, что, в общем-то, спасло им жизнь.
— Ты не виноват, — сказал Адам Поланский. — Но…
«Но…» — это опасное и хитрое слово, которое напоминает затаившуюся в дебрях обвинения змею.
— Но кто-то же виноват в том, что балкон обрушился, — возразил детектив Катер. — То, к чему мы пришли, пока не раскрывает всей правды.
И почему-то он подумал о мистере Зарбуре. Бедный мистер Зарбур. Наверное, он так и не вышел из шока, как об этом писали газеты.
— Мистер Зарбур… — сказал он.
— Конечно, — ответил детектив. — Ты не должен никого защищать — ни мистера Зарбура, ни кого- либо еще. Ты обязан говорить правду, ничего не скрывая.
Но ему нечего было скрывать.
— Мистер Зарбур мог что-нибудь упомянуть при тебе о состоянии балкона? — снова заговорил детектив Катер.
— Нет. Я думал об этом. Там были ящики и все такое. Прежде я туда старался не ходить. Мне не нравилось там находиться.
— Почему?
— Там было пыльно и грязно. Оттуда постоянно слышался странный шум. Наверное, бегали крысы.
— Ты уверен, что это были крысы?
— Уверен, — головная боль снова к нему вернулась, будто пружина, выскочив из своего механизма, стала в распор его черепа.
— Какие звуки там были еще?
— Не понял…
— Может, что-нибудь похожее на то, что ты слышал перед тем представлением, перед самым крушением балкона. Мистер Зарбур что-нибудь говорил об этом балконе загодя до того?
Разве минутой до того он об этом не спрашивал?
— Нет, — будто молоток ударил у него в голове где-то над правой скулой.
И тут вмешался отец.
— Я думаю, у моего сына сильные головные боли. Наверное, стоит пока прекратить.
Детектив отступил к двери, а уполномоченный сказал:
— Постарайся отдохнуть, — это прозвучало мягко и легко.
— Но подумай о заданных тебе вопросах, — напомнил о себе детектив Катер, обернувшись через плечо, выходя из палаты. Его голос звучал совсем не мягко.
Следующим утром маленький человечек, настолько маленький, что его с трудом можно было разглядеть из-за тележки, которую он толкал, остановился у двери и спросил Джона Пола, не хочет ли он купить конфет или жевательной резинки, журнал или газету.
— Если сейчас у тебя нет денег, то можешь заплатить позже, — бодро провозгласил он.
— Можно газету? — спросил Джон Пол, и тут же об этом пожалел. Ему больше не хотелось читать статьи о «Глобусе». — Мой отец оставил деньги в выдвижном ящике, — и он кивнул на тумбочку около койки.
— Меня зовут Мак, — представился человечек. — Я ростом всего лишь три фута и девять дюймов. Я работал в цирке жонглером. Мы выступали в «Глобусе». Это было еще до того, как ты начал там работать. Сколько мне лет, ты думаешь?
Пока он все это говорил, маленький человечек достал из тумбочки деньги, вернул туда сдачу и дал в руки Джону Полу газету.
— Я не знаю, — пожал плечами Джон Пол, но он был рад встрече с таким собеседником, который не был врачом, медсестрой или следователем.
— Пятьдесят один. Все говорят, что мне не дать и тридцати, — качал он головой. — Как же жалко мистера Зарбура. Он был хорошим человеком и любил цирк.
«Как же жалко… был хорошим человеком…» Эти слова насторожили Джона Пола. Когда он раскрыл газету, то из него вырвался стон. Заголовок гласил:
«Владелец театра покончил жизнь самоубийством. Он не вынес последствий случившейся катастрофы».
