Она пристально посмотрела на него.
— Я думаю, что сегодня ты — доктор Джекил.
— Это не значит, что в другой день я — мистер Хайд, — Дэнни поддержал игру, упоминая персонажей известного телесериала.
Ее лицо стало серьезным, а глаза вдруг стали не карими, а голубыми.
— Но уж точно, кто-то из них, — эта фраза из ее уст прозвучала даже несколько соблазняюще.
— Дэнни Колберт, — представился он. — На самом деле меня зовут Дэнис. Мой отец — из Канады. Он хотел, чтобы мое имя звучало как-нибудь по-американски, чтобы оно не выделялось среди американских имен, — ему не хотелось использовать слово «кратких», и говорить обо всем этом ему показалось смешным, но его рот не собирался закрываться.
— А меня зовут Доун, — сказала она, а затем произнесла это по буквам: — Ди-Эй-ДаблЮ-Эн.
Доун — это замечательно. Именно для нее. Как восход солнца, полный надежд на лучшее: Доун.
— Красивое имя, — сказал он.
— Вообще-то меня зовут Донна, но я терпеть не могу, когда меня так называют. Все называли меня Донна или Дебби в течение года со дня моего рождения, но я поменяла имя. Я думаю, что когда однажды я увидела себя в зеркале, даже если тогда мне было не больше года, я подумала: «Я — не Донна, я — Доун».
Он расслабился и почувствовал рядом с ней достаточно комфортно. Они уже просто разговаривали. Он понял, что у них было много общего: она также недавно переехала в Барстоф, ее отец был инженером, его перевели из Род-Айленда в центр штата Массачусетс, когда тут был создан филиал фирмы, на которой он работал еще там. Она сказала, что ей также трудно завести друзей. А девочки тут — еще большие снобы, чем мальчики, более требовательные друг к другу, и нелегко принимают к себе в компанию чужих, прибывших издалека.
— Может, я выгляжу слишком грубо среди особ моего пола?
— Не знаю, — ответил он. — Мы постоянно куда-нибудь переезжаем. Я сменил уже три школы. И уже я не стараюсь обзавестись друзьями. Что есть сегодня, того уже нет завтра, — это звучало неестественно и излишне драматично, но было правдой, пусть и не во всем.
И она задала один неизбежный и болезненный для него вопрос, который он все равно ожидал:
— Почему вы все время переезжаете? Из-за работы отца?
Он кивнул.
— Моему отцу не сидится на одном месте, — это была большая ложь. — Он любит путешествовать, — продолжал врать он. — Но, наверное, мы останемся здесь, в Барстофе, — а теперь немного правды: — Он нашел новую работу, которая ему нравится. Она открывает перед ним новые возможности, — что было наполовину ложью, и вместе с тем наполовину правдой.
— Чем он занимается?
«Зачем я сел рядом с ней?» — подумал он.
Но он знал — почему: она была уж слишком хороша собой, у нее были сине-карие глаза, как ни у кого другого.
— Он работает с пластмассой, — это был своего рода ответ защиты. Половина жителей Барстофа работала на предприятиях, выпускающих пластмассовые изделия, будь то игрушки или офисное оборудование, отправляемое во многие страны мира. — Он — мастер по литейному оборудованию, производящему пластик. Когда станки ломаются, то он их ремонтирует.
Они оба притихли, наблюдая из окна автобуса захламленный мир Барстофа. День был замечательным. Светило солнце. Оно отражалось от окон домов. Внутренний мир автобуса был унизительным. Сиденье, на котором сидели они вдвоем, был оазисом, отрезанным от всего остального.
Он уже знал, что она жила в том же районе, что и он. Она сказала, что иногда мать посылает ее в магазин «24 часа», когда что-нибудь забывает купить в центральном супермаркете. Она училась в предпоследнем классе школы «Барстоф-Хай» — хорошая школа, но ничего особенного. Она расспрашивала его о «Норманн-Прип».
— Я слышала, что это нечто ненормальное, — сказала она, шутя.
— Если я начну о ней рассказывать, то это уж будет точно, — ответил он.
Они общались, будто старые друзья. Похоже, он не на шутку в нее влюбился. У него дрожали коленки, и сосало под ложечкой. Вдруг автобус остановился около «Барстоф-Хай». Она схватила в охапку свою сумку и собралась выйти из автобуса.
Проглотив комок в горле, он выдавил:
— Увидимся завтра?
— О… — запнулась она. — Похоже, что нет. Обычно отец подвозит меня к входу в школу. Когда он не может, то я добираюсь на автобусе. Сегодня он в другом городе.
— О… — он не знал, что сказать, и почувствовал себя глупо. Его рот открылся и не закрылся.
— Увидимся, — сказала она. Это слово показалось ему преддверием жестокого испытания.
Накинув на плечо ремень сумки, она направилась к двери. Ему захотелось ее окликнуть, что-нибудь сказать, задержать ее. Но она уже была снаружи спиной к автобусу и к нему, сидящему внутри.
Когда автобус тронулся, то он осознал, что не знает ее фамилии и, где она живет.
В этот день все шло как-то не так.
Сидя на трибунах во время перерыва на ленч, он вдруг услышал звуки откуда-то снизу: это была драка, крики, стоны, глухие удары. Он пошел в конец трибун, заглянул за угол: в двадцати футах от него двое «нормальных» учащихся, которые были ненормальными, они избивали третьего. Они не столько его били, сколько толкали и стремились повалить на землю. Дэнни узнал «жертву». Этого парня он видел на уроках американской истории. Его звали Лоренс Хенсон.
Сцена выглядела нелепо: трое парней, аккуратно одетых в униформу «Норманн-Прип», коротко постриженных и хорошо причесанных, вели себя как уличные хулиганы. Дэнни наблюдал за происходящим, его сердце начало биться так, будто не находило себе места. «Отсюда лучше уйти», — подумал он, но почему-то не сдвинулся с места, будто увиденное его пленило.
Лоренс Хенсон не давал им сдачи, когда парень из тех двоих, который был выше ростом, начал бить его по лицу. Сначала по одной щеке, затем по другой. Руки Лоренса свободно покоились, будто принадлежали не ему. Красный румянец проступил на его щеках. Другой из нападавших начал пихать Лоренса в грудь. Лоренс отступал назад, продолжая принимать удар за ударом.
«Почему он не ударит его в ответ?»
В этот момент Лоренс посмотрел в сторону Дэнни, и их взгляды сцепились. Дэнни не был уверен, что Лоренс видит его глаза на разделяющем их расстоянии. Но в глазах Хенсона он заметил что-то еще — может быть, гнев? Дэнни отвернулся. «Это не мое дело», — подумал он. — «Я все равно ничем ему не помогу». Он повернулся и пошел, сбивая ботинки о кирпичи, которыми были выложены дорожки. Он возвращался в учебный корпус, стараясь взвесить увиденное в глазах Лоренса Хенсона.
Позже, на «социологии» и «математике» он не встречал Лоренса Хенсона, но он столкнулся с ним нос к носу в коридоре. Он выглядел нормально, как и всегда, кроме как под его левым глазом светился небольшой синяк. Дэнни открыл рот, чтобы что-нибудь произнести, но сказать было нечего. Они стояли, мучительно глядя друг другу в глаза какой-то непродолжительный момент. Дэнни снова что-то заметил во взгляде Хенсона. Это была обида или просто злость, но так на него мог посмотреть только враг. И еще Дэнни подумал, что на тех двоих, которые избивали его под трибунами, он так не смотрел. Дэнни ушел, оставив сцену, где Хенсон отказывался давать им сдачи: «Это не мое дело…»
Прошло еще четыре урока. Дэнни шел по коридору, в конце которого заметил Джимми Барка, направляющегося в его сторону. В этот момент встреча с ним ему была не нужна. У него еще не было ответа на когда-то повисший в воздухе вопрос. Не сейчас, если не никогда. Будто по команде, он свернул в сторону административного корпуса, хотя слышал, как Джимми Барк его зовет по имени. Он даже не обернулся.
Позже, когда он уже сидел в дымящем по городу автобусе, в нем начала закипать злость. Он не мог дать себе ответ: на кого и почему.
