знал, кто она: не то девушка, не то женщина — незнакомка, пришедшая откуда-то из его снов и фантазий.
Доун Челмсфорд была не сном. Она существовала реально, и она была красивой. Но пока Доун Челмсфорд была недосягаема, как сон, как мечта, как остальные девчонки, за которыми он с вожделением наблюдал лишь издалека, будь они из группы спортивной поддержки или девочками в бикини под жарким солнцем на пляже или в бассейне, или теми кто, не замечая его, мечтательно проходил мимо него по улице. Доун сказала: «Позвони». Она говорила, что пыталась ему дозвониться, что ей понравилась его забота о деревьях.
Но Доун Чермсфорд не была этим голосом из телефона. Она не возбуждала так все его тело, как это делала Лулу.
«Может, я сошел с ума?» — подумал он.
Все сомнения уходили прочь или откладывались на другой раз, когда он ложился в постель, уже не волнуясь о телефонных звонках, раздающихся среди ночи. Он лишь тихо ласкал себя воспоминанием о последних ее словах: «Когда я позвоню тебе в следующий раз, то для тебя это будет сюрпризом…»
Позже, когда уже над миром царила ночь, он не мог уснуть. Эхо этих слов продолжало повторяться у него в ушах.
Он спешил по дорожке и даже уже бежал. Урок математики закончился позже. Дэнни взвыл в полный голос, когда заметил репортера из «Викбург-Телеграмм», сидящего на ступеньках крыльца и читающего газету.
Он посмотрел на часы, на них было почти четверть четвертого. В этот момент уже мог зазвонить телефон.
Репортер оторвал глаза от газеты и посмотрел на Дэнни.
Насупившись, Дэнни шел вперед.
— Все уже написано, — объявил Лесс Альберт, комкая газету. — Пока лишь не сделан вывод.
Дэнни покосился на черный заголовок, под которым была старая фотография его отца, и все, что за этим следовало.
— А знаешь, что такое вывод, Дэнис? Особенно в статьях, таких как эта? Вывод определен самим тоном статьи, настроением, темой. Нет особого выбора в прямолинейных новостных статьях. Это как: «Двадцать два ребенка погибли», — все уже сказано в заголовке. Но в тематических статьях все совсем по-другому. Знаешь, почему?
Дэнни не ответил, подумав: «Двадцать два ребенка погибли».
Потому что в тематике можно все держать под контролем. Конечно, не обойтись без фактов и расчетов. И я этим занялся. Все уже в компьютере. И сделав свой вывод, я могу все расставить по местам. Твой отец в этом замешан? Да, конечно, и в живых никого больше не осталось. Но как я могу показать твоего отца? Он остается подозреваемой фигурой все эти годы, тем самым неизвестным в неразрешимом уравнении. Или, не смотря ни на что, он — хороший человек? У него семья, любимые жена и сын? Кто он, мученик… решать тебе, парень.
— Мне нужно войти, — сказал Дэнни. — Я жду очень важный телефонный звонок, — он понимал, что это звучит убедительно, но ни чем не может ему помочь. «Когда я позвоню тебе в следующий раз, то для тебя это будет сюрпризом…»
— Вот что я скажу тебе, Дэнис. Два-три дня, и выйдет еще один заголовок, где будет еще одно независимое от кого-либо из нас мнение. Понимаешь? — он полез в карман и извлек оттуда еще одну карточку, такую же, как склеенная крест на крест прозрачным скотчем у Дэнни в кошельке. — Это — все, что тебе нужно. Сегодня — среда. Все обдумай и где-то в пятницу позвони мне, скажем, в три. Мы назначим интервью. И если я не услышу от тебя… — он, содрогнувшись, вздохнул. — Я устал, парень. Я вкалываю по ночам, езжу в разные концы штата, и редактор наступает мне на хвост.
Дэнни снова обратил внимание на багровое лицо, на покрасневшие белки глаз, возможно, от недосыпания.
— Я не из плохих парней, Дэнис. Мне нужно кормить жену и детей, и я всего лишь газетный репортер.
Телефон зазвонил сразу, как он вошел в дом. Он захлопнул за собой дверь и подбежал к аппарату. Когда он только прикоснулся к трубке, чтобы ее снять, то звонки прекратились. Сняв трубку, он услышал в ней лишь длинный гудок.
Ее рука уже на телефоне. Она готова снять трубку. Я говорю ей:
— Ты снова хочешь ему позвонить, Лулу?
— Почему бы нет? — спрашивает она. — Разве это не часть всего нашего плана?
— Это уже не план, Лулу. Что еще ты хочешь ему сказать?
— И что я ему говорю, Бэби? — в конце концов, она оставляет телефон в покое.
— Все эти слова. Ты заигрываешь с ним. Он всего лишь мальчишка, а ты его втягиваешь в свои игры.
— Вот я и хочу его втянуть, сделать так, чтобы он захотел познакомиться со мной, придти ко мне.
Ее рука снова потянулась к телефону.
— Это уже слишком, Лулу. Думаю, что ты хорошо проводишь время, и тебе даже более чем приятно все это ему говорить.
Поначалу в ее глазах проблеснула вспышка гнева, затем ее лицо немного смягчилось, на нем проступила ее давняя печаль.
— Что здесь грешного, Бэби? Немного развлечься, поиграть с его доверием. Посмотри на меня. У меня никогда не было настоящей любви. Никто ни разу меня не обнял, не приласкал, не потрогал меня за груди. Никто еще не положил мне в рот свой язык, чтоб я захлебнулась от поцелуя. Я никогда не жила, Бэби, не водила машину, и меня никто еще не принимал на работу. Я ни разу не останавливала такси, не ходила за покупками и не выезжала на природу. Никто еще не подмигнул мне с другого конца комнаты и не пригласил на танец.
— О, Лулу, — говорю я, и мое сердце рассыпается на тысячу осколков. — Я тебя люблю.
— Но это не та любовь, Бэби. Я тоже тебя люблю, и тетя Мэри обожала нас до последней своей минуты, но я не о такой любви.
— Я знаю, — говорю я, думая о наших с ней долгих унылых годах.
Я все это записываю, и в этот момент Лулу за мной наблюдает. Наконец, она ко мне подходит, ее тень падает на лист бумаги, и она говорит:
— Ты простишь меня, Бэби? За все, что я сделала?
Я киваю, закрывая глаза.
— И что еще сделаю?
— Да, — отвечаю ей я, потому что она моя сестра, мы столько вдвоем пережили. И я чувствую нашу старую нежность друг к другу, когда она стягивает с моей головы парик, который я ненавижу, отчего мою лысину начинает печь, будто от огня. Затем она гладит мои плешивые пролысины, а я продолжаю писать.
На уроке истории США было скучно. Голос мистера О'Кифа монотонно перечислял события Испано- Американской войны, которая на самом деле войной и не была. Окна были открыты, и через них в помещение задувал легкий ветерок, приносящий с собой запах сожженной листвы.
