задержать коз. Что касается старого вождя, то он сердито повторял:
— Двадцать коз! Мой народ не может потерять двадцать коз! Мы не так богаты, как Нкосс Джордан, чтобы лишиться сразу двадцати коз!
Отец полагал, что и он не богат, а, напротив, очень беден, и раздражённо возражал, заявляя, что ему причинён очень большой ущерб и он имеет все права на коз.
Наконец атмосфера так накалилась, что из кухни вызвали повара — сына вождя — и велели ему переводить. Теперь отец бурно выражал своё негодование по-английски, а наш повар быстро переводил, и таким образом старик смог понять, как сильно разгневан мой отец. Молодой человек говорил без всякого волнения, механически, опустив глаза, но враждебный, напряжённый изгиб плеч выдавал его истинные чувства.
Солнце уже садилось, небо пылало всеми красками заката, птицы пели свои последние песни, а скот, мирно мыча, шествовал мимо нас к ночным загонам. В этот час Африка красивее всего; а здесь происходила эта жалкая, безобразная сцена, не принёсшая добра ни одной из сторон.
Напоследок мой отец отрезал:
— Спорить я не собираюсь. Козы останутся у меня.
Старый вождь, вспыхнув, ответил на своём языке:
— Это означает, что мой народ будет голодать, когда наступит засуха.
— Тогда ступай, жалуйся в полицию, — сказал отец, и вид у него был торжествующий.
Теперь уж, конечно, больше не о чем было говорить.
Старик сидел молча, опустив голову, беспомощно распластав руки на худых коленях. Потом молодые люди помогли ему подняться, и он стоял, в упор глядя на отца. Затем снова заговорил, на этот раз очень твёрдо, далее высокомерно, повернулся и пошёл домой, в свою деревню.
— Что он сказал? — спросил отец у нашего повара. Тот криво усмехнулся, избегая его взгляда.
— Что он сказал? — настаивал отец.
Юноша выпрямился, но попрежнему молчал, насупив брови. Потом он сказал:
— Мой отец говорит: вся эта земля — земля, которую вы называете своей, — его земля и принадлежит нашему народу.
Выговорив это, он ушёл в заросли, последовал за своим отцом, и мы его больше не видели.
Наш новый повар был переселенцем из Ньясаланда, у него не было никаких видов на будущую власть.
Когда, совершая очередной обход, к нам снова зашёл полисмен, ему рассказали об этом происшествии. Он заметил:
— Этот крааль не имеет права находиться здесь; его давно уже должны были перенести. Не знаю, почему никто об этом не позаботился. Я поговорю с комиссаром по делам туземцев на будущей неделе. Всё равно я собираюсь навестить его в воскресенье — поиграть в теннис.
Некоторое время спустя до нас дошли слухи, что вождя Мшланга и его народ угнали на двести миль к востоку, в соответствующую резервацию для туземцев; правительственную землю собирались вскоре предоставить для расселения белых.
Примерно через год я снова пошла поглядеть на деревню старого вождя. Теперь здесь было пусто. На месте хижин — кучи красной глины, изрытые термитами, а поверх них — длинные полосы гниющего тростника. Тыквенные стебли буйно разрослись и стелились повсюду — на кустах, на нижних ветках деревьев, большие золотистые шары катались под ногами, свисали над головой; это было поистине царство тыкв. Они наступали на заросли, а между ними пробивалась яркозелёная молодая трава.
Поселенец, которому посчастливится получить эту пышную зелёную долину (если он решит обрабатывать именно этот участок), внезапно обнаружит, что посредине кукурузного поля растения достигают пятнадцати футов высоты, а стебли сгибаются под тяжестью початков, и удивится — на какую неожиданно богатую жилу он напал!
Примечания
1
Южноафриканская степь.
2
Господин.
