Мало сказать, что Светлов был талантлив. Конечно, талантлив. Но он был добр и умен. Из этого складывалась тайна его очарования, его влияния на сердца читателей. Стихотворения, написанные им в двадцатые годы, свежи, как будто созданы только-только.
В этой поездке мы сблизились со Светловым больше, чем живя на одной лестничной площадке в доме 2 в проезде Художественного театра, куда оба переселились в 1931 году.
Шли годы. Десятилетия. Говоря словами Светлова, «на стене ходики отсчитывали годики». Но злокозненные годики теряют свою силу там, где присутствует талант. Они не накладывали, казалось, никакого отпечатка на лицо Светлова.
поется в застольной студенческой песне, написанной Светловым.
Чуть покажется в шестьдесят,,.
Старость едва показалась, когда Светлова не стало. Но он в моей памяти навсегда остался живым.
…24 августа 1941 года я приехала в Ленинград. Через четыре дня дорога на Мгу, последняя наша дорога, была перерезана немцами. Сама Мга была взята ими чуть ли не на следующий день после моего приезда.
Началась жизнь в осажденном городе. По нескольку тревог в день – по десять, пятнадцать. Вернее, одна сплошная тревога с короткими передышками.
4 сентября я была в редакции военной газеты Балтфлота как раз тогда, когда с передовой вернулись писатели Михаил Светлов и Лев Славин. Оба в шинелях, у каждого за поясом граната. У шофера, шедшего позади, их было четыре, в руках ручной пулемет.
Впервые я видела Светлова мрачным: на участке фронта, куда он и Славин выезжали, наших потеснили. Кроме того, они оба были голодны.
– Вы-то зачем здесь? – спросили они меня.
Я не успела ответить. Зазвонил телефон: сообщили, что одна наша зенитная батарея сбила пятнадцать вражеских самолетов. Неслыханная цифра!
Подхватив гранаты и пулеметы, забыв про голод и про меня, все устремились к двери: поехали на батарею.
Через два года Светлов написал, пожалуй, самое любимое мое стихотворение «Итальянец».
Я вновь и вновь перечитываю «Живых героев» и «Итальянца». И мне кажется, что вернулись мои молодые годы. Вот поднимаем бокалы на встрече Нового года в Тбилиси (выездной пленум Союза писателей на руставелиевских торжествах)… Вот Светлов предоставляет в распоряжение молодежи свою квартиру для танцев – моя дочь Жанна выходит замуж за молодого талантливого прозаика Григория Гаузнера…
Я прохожу через двор нашего дома и вижу двух стариков – это отцы Миши Светлова и Миши Голодного греются на весеннем солнышке. Они обсуждают последние события в Союзе писателей. Все бы хорошо, слышу я, но «формализм» мешает жить спокойно… Вот Светлов ведет своего старенького отца в Камерный театр на «Египетские ночи». Я сижу неподалеку, слышу, как вздыхает Светлов-старший при виде Клеопатры – Коонен. Он явно не одобряет ее. Вижу, как ласково-иронично глядит на отца Светлов…
В стихотворении, посвященном памяти Иосифа Уткина, Светлов говорит об искусстве. По существу, он обращается к своему читателю, к каждому из нас:
Михаил Светлов вошел в эту волшебную квартиру и обитает в ней по праву. Его любили при жизни. О нем не забывают после смерти. Об этом говорит и Ленинская премия, которой он удостоен посмертно.
Светлова часто рисовали, было и несколько дружеских шаржей, где он изображен в виде полумесяца.
Действительно, Михаил Светлов был ясным месяцем нашей поэзии. И в самой фамилии его есть свет, неугасающий свет умного, доброго таланта.
СТИХИ ОБ УЛИТКЕ. Мих. Матусовский
Я мог бы вспомнить о том, как в редакции фронтовой газеты «За Родину» Михаил Светлов приходил к нам в землянку, вырытую в лесу неподалеку от деревни Ситенка. Моя жена встречала его радушно, угощала всем, что оставалось от офицерского доппайка и скромного пайка вольнонаемной, в основном состоявшего из ячневой крупы и селедочных хвостов, как будто интендантам удалось вывести особую породу рыб – без головы, только с одними хвостами, потом она стирала его заношенный, когда-то бывший белым подворотничок и снова пришивала к гимнастерке, укрепляла обрывающиеся, держащиеся на одном честном слове солдатские пуговицы, после чего Михаил Аркадьевич, подзаправившись и обогревшись, щурясь от света и тепла, собирался снова в зимнюю вьюжную дорогу в Первую ударную армию, где он служил военным газетчиком, шутливо приговаривая: «Спасибо за все. Теперь бы дали еще немножко деньгами!»-и уходил в древнерусский мрак валдайской ночи.
Или вспомнить о том, как мы ехали с ним однажды трамваем на Беговую, мимо Ваганьковского кладбища. Погода была омерзительной. Дождь мог бы пробить насквозь самый плотный, непромокаемый плащ. Земля пресытилась влагой по горло и отказывалась больше принимать ее. Кладбище в сочетании с
