В ГОДЫ ВОЙНЫ. Б. Бялик
Убежден, что на всем протяжении тысячекилометрового фронта не было'фигуры более законченно и безнадежно штатской, чем Михаил Светлов.
Гимнастерка висела на нем, как на вешалке, теряя всякое сходство с военной формой, а портупея удивительно напоминала подтяжки. Да и во всей его манере держаться было что-то неистребимо домашнее, абсолютно нестроевое, бесконечно далекое от уставов, приказов, субординации. В его присутствии об этих вещах начисто забывали. В его присутствии забывали о самой войне, хотя она оставалась тут же, под боком.
И в то же время Михаил Светлов сразу внушал каждому полное доверие к его мужеству. Чувствовалось, что он будет вот так же добродушно шутить и с таким же удовольствием заедать доппаек консервами («Люблю сациви!») в минуты смертельной опасности.
Я видел однажды Светлова в такую минуту. Мы с ним гостили в 14-й бригаде, в одном из ее отдаленных сторожевых постов. Помните светловское давнее:
Так вот – все было именно так. Была бригада, был пикет, был Светлов, и пелась его «Каховка». Потом весь «гарнизон»-человек десять – расселся на траве неподалеку от блиндажа, и Светлов стал читать стихи. Он читал по газете (наизусть он эти стихи не помнил) «Послание Джамбулу».
Мы в редакции «На разгром врага» уже сочинили на это «Послание» пародию со следующей концовкой:
Когда Светлов, читая бойцам «Послание», дошел примерно до середины (а оно занимало в газете почти целую полосу), высоко в небе показалась большая группа немецких бомбардировщиков. Обычно они не обращали внимания на маленькие, разбросанные по лесам и болотам «гарнизоны», но наш литературный утренник их явно заинтересовал. От группы отвалился один самолет и пошел со снижением в нашу сторону.
– Кончай! – тихо сказал я, измеряя глазами расстояние до блиндажа.
Светлов тоже заметил маневр самолета, но продолжал читать. Правда, он пропустил ряд строф, однако счел себя обязанным прочесть концовку:
Я крикнул:
– В укрытие!
И слушатели, не понимавшие, почему майор замешкался с командой, кинулись к блиндажу. У входа они все же задержались, чтобы пропустить вперед нас.
Сидя в блиндаже, я шепотом сказал Светлову:
– Если бы мы не успели, это было бы на твоей совести…
Он ответил мне тоже шепотом:
– Но мы же успели. Я же следил за самолетом.
И уже громко добавил:
– Я только теперь заметил, что в этом стихотворении длинноты.
Сотрудник редакции «На разгром врага», по званию старший лейтенант, возил Светлова в Цемену, а потом честно, не щадя себя, рассказал об этой поездке.
Но сначала о том, что такое Цемена. Наши войска окружили захватившую Демянск 16-ю немецкую армию. Почти окружили: у демянской группировки осталась узенькая горловина, которую никак не удавалось перерезать. Эта горловина проходила через деревню Цемену. Мне рассказывали о двух приказах. Первый гласил: «Приказываю взять Цемену». Была предпринята отчаянная попытка выполнить этот приказ, но она принесла лишь большие потери. Второй приказ звучал необычно: «Прошу взять Цемену». Тогда была предпринята еще более отчаянная попытка, стоившая еще дороже, но и она оказалась безрезультатной.
Сложна диалектика войны: позднее эта неудача принесла нам большую пользу. Ободренное примером демянской группировки, фашистское командование запретило Паулюсу выводить из котла 6-ю армию и этим обрекло ее на гибель. Но если пример 16-й армии подвел 6-ю, то пример 6-й выручил 16-ю: после разгрома Паулюса ее вывели с Демянского плацдарма…
Таким образом, Цемена находилась в руках противника, но мы условно называли Цеменой позиции наших частей, штурмовавших горловину. Это были очень неприятные позиции. Во-первых, они проходили по болоту, по самой хляби, и здесь, когда надо было крикнуть, чтобы прыгали в щель, кричали не «прыгай», а «ныряй». Во-вторых, все это место постоянно обстреливалось из тяжелых орудий. Особенно мощными были артиллерийские налеты, проводимые с чисто немецкой аккуратностью три раза в день – в часы завтрака, обеда и ужина. Разумеется, завтрак, обед и ужин соответственно переносили на полчаса вперед, но потери все-таки бывали: по сравнительно небольшой площади гитлеровцы вели огонь из многих батарей. Кроме того, каждые десять минут на эту площадь обрушивался снаряд такой величины, что можно было наблюдать его полет (пушку, наверное, подвозили по железной дороге на нескольких платформах). «Чемоданы» падали куда попало, не причиняя обычно вреда. Они были призваны оказывать воздействие на психику, но как только стало ясно, что возможность потерь от них минимальна, по ним стали сверять часы.
Как бы то ни было, все избегали поездок в Цемену, а уж если приходилось туда ехать, старались выполнить все задания молниеносно: между завтраком и обедом или между обедом и ужином. Артиллерийские налеты были достаточно впечатляющи даже издали, когда их наблюдали с высотки на расстоянии нескольких километров. В каком-то смысле они были отсюда более страшны, чем на месте. Издали казалось, что там, где перекатываются такие валы огня и дыма, не может уцелеть ни одна живая душа. Но душа человечья, душа советского солдата, ухитрялась не только уцелеть в этом аду, но и как-то к нему притерпеться, привыкнуть.
