Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

возмущенного темой «Всесильна смерть». Писатель отчитал Шостаковича за «атеизм и социальный пессимизм» (626). В это время Солженицын на подъеме, бодр, деятелен и его раздражает мрачное, трагическое мировосприятие Шостаковича. В 66 г. у композитора первый инфаркт. Его опусы все чаще превращаются в реквием самому себе. 15-я симфония — сплошное надгробное пение, 35 минут траурной музыки. В той же тональности прозвучала исполненная уже после смерти Шостаковича Альтовая соната. На премьерах композитор казался каким-то манекеном, с застывшей, перекошенной маской вместо лица (628). Раздражение оппозиционных слоев, вылившееся наружу, когда в 73 г., в «Правде» напечатано письмо 12-ти композиторов и музыковедов, направленное против А. Сахарова (один из подписавших его — Шостакович) (630). Он, в свое время, не подписал письмо, одобряющее казнь Тухачевского, а здесь подписал, как человек, запуганный и сломленный. Лидия Чуковская заявила в самиздате: подпись Шостаковича под этим письмом — неопровержимое свидетельство, что вопрос, поставленный Пушкиным, о гении и злодействе, ныне разрешен навсегда: «гений и злодейство совместны» (630).

При всем уважении к Лидии Чуковской с её оценкой вряд ли можно согласиться. Прежде всего потому, что никаких злодейств Шостакович не совершал. Он и не ошибался, оценивая окружающее. Его даже вряд ли можно обвинить в конформизме.

Он служил не властям, не Сталину. Сущность их он хорошо понимал. В отношении их у него не было никаких иллюзий. В сложившихся обстоятельствах он решил пожертвовать всем, ради самого главного — своего искусства. Его он не предавал, идя на компромиссы по всем другим вопросам, понимая, что он вызовет непонимание и обличение у своих друзей и единомышленников, окажется в лагере их врагов. Это усугубляло трагичность его положения. Диссиденты, осуждая его, со своей точки зрения, были правы, но правота их — однобокая, близорукая. Не им судить его по своим меркам. Возможно, и не другим людям, современникам. К нему можно бы применить эпиграф «Евангелия» к «Анне Карениной»: «Мне отмщение и аз воздам». Шостаковичу пришлось дважды непосредственно столкнуться со Сталиным, в середине тридцатых годов и в конце сороковых. И, в конечном итоге, композитор оба раза побеждал: Сталину пришлось делать вид, что Шостакович принял в соображение полученные им уроки, изменил своему творчеству. Сталин, возможно, в это верил, но ведь на самом деле было не так.

В 73 г. написан вокальный цикл Шостаковича на стихи Цветаевой «Поэт и царь», «Нет, бил барабан». Он напоминал одновременно и о самоубийстве Цветаевой, и о похоронах Пушкина, и Сталина, и о смерти вообще, о близкой собственной смерти. Умер Шостакович 9 августа 75 года. Смерть еще одного интеллигента, гениального композитора, тоже оказавшегося на перекрестке истории, не принятого ни своими, ни чужими. Его жизнь — повесть о великом страхе и великом гневе, о Любви и Жалости, об искусстве, творческом выживании в жестокий век, среди жестоких сердец.

Но и после смерти столкновения с властями продолжались. Власти хотели сделать его своим. Но с оглядкой. Некролог появился в «Правде» лишь через три дня после смерти композитора. Задержка произошла потому, что в некрологе его назвали великим, а такой эпитет было необходимо согласовать с Брежневым. Тот находился на отдыхе и не мог сразу разрешить или запретить. 14 августа состоялись пышные похороны. Некролог подписал первым Брежнев. Затем шли члены Политбюро в алфавитном порядке, а уж затем — все остальные в порядке непонятном. Гроб установили в Большом зале Консерватории. Самые крупные государственные деятели зал не посетили. Но все же делегатов от «верхов» прислали. В почетном карауле у гроба стояли Пельше, Соломенцев, Демичев. Отрегулирован каждый жест, каждое слово. Всё заранее предусмотрено и согласовано. Высказано было три точки зрения. Тихон Хренников утверждал, что Шостакович всегда был настоящим коммунистом, считающим коммунистическую партию самой прогрессивной силой мира. Свиридов говорил об его душе великого человека, верного сына России; голос его дрожал, он чуть ли не плакал. Щедрин выразил сожаление, что Шостакович не успел довести до конца беспрецедентный замысел создания 24 струнных квартетов в разной тональности… А друзей, близких людей у гроба не было. Как и у гроба Пушкина в вокальном цикле Шостаковича в 73 г. на стихи Цветаевой:

Такой уж почет, что ближайшим друзьям
Нет места. В изглазье, в изножье,
И справа, и слева — ручищи по швам,
Жандармские груди и рожи.

И все же задачу, поставленную перед собой, Шостакович выполнил. Он, несмотря ни на что, сумел написать то, что хотел, и его музыка, звучащая во всем мире — лучший памятник композитору (См. Волков, тираж 5100, 7 глав, 635 стр., см также «Московские новости», N 31, 12. 08. 05. Я даю материал о Шостаковиче в трактовке Волкова, которая представляется мне, в основном, верной, хотя, может быть, в какой-то степени субъективной. Имеются и другие трактовки — ПР).

Вернемся к концу 40-х гг., к событиям после постановления об опере Мурадели. Репрессии продолжались, шли одна за другой. 27 декабря 48 г. Постановление ЦК о журнале «Знамя». О том, что редакция не извлекла из предшествующих постановлений надлежащих уроков. В 48 г. журнал «снизил идейно-художественное качество». В нем напечатана повесть Мельникова (Мельмана) «Редакция», в которой работники фронтовой печати показаны либо тупицами, чванливыми самодурами, либо серенькими, равнодушными людьми. Повесть Казакевича «Двое в степи» изображает переживания малодушного человека, приговоренного трибуналом к расстрелу, оправдывает тягчайшее преступление труса. В постановлении осуждаются рассказы Ю. Яновского, стихи с чувством тоски и скорби. Говорится о неудовлетворительном состоянии литературно-критического отдела. В качестве примера отмечаются статьи В. Кастелянца о «Кружилихе» Пановой, Б. Рунина о романе Г. Коноваловой «Университет». Решено: Признать работу журнала неудовлетворительной. Освободить от должности редактора В. Вишневского. На его место назначить В. Кожевникова. Утвердить новую редколлегию (перечисление ее состава). Устранить ошибки… Обязать…Укрепить… Содействовать… Усилить контроль… И как первая ласточка, раскрытие псевдонимов при еврейских фамилиях.

Новая история. На этот раз она была связана с началом целого ряда кампаний, определяемых ростом антисемитских правительственных настроений, установками на «исконно русские» начала, противопоставляемые гнилому Западу. Тенденции не новые. Они проявлялись на протяжении многих лет, но не в столь откровенной и грубой форме. В конце 40-х — начале 50-х гг. они перешли на качественно новый уровень. Решения о компаративизме, Александре Веселовском, о лингвисте Марре и о других. Статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании» и широкое обсуждение её. В основу русского языка, по словам автора, лег Орловско-Курский диалект. Многие лингвисты начали его разыскивать, некоторые даже как будто обнаружили его следы. Такого диалекта вообще не было, его придумал Сталин. Но все твердили, что и в этой области Сталин установил окончательную истину. Приведенные примеры относились к литературе, искусству, гуманитарным наукам. Но были и другие постановления, по вопросам сельского хозяйства, биологии (о вейсманизме-моргaнизме), кибернетики и пр. Невежество и самоуверенность авторов таких постановлений превосходила все вообразимые границы. Но подавались они как истина в высшей инстанции. Все хвалили, цитировали эти постановления, ссылались на них, не задумываясь об абсурдности ряда выраженных в них утверждений. Постановления принесли огромный вред. В гуманитарной сфере на долгие годы запрещено сравнительное литературоведение. Введена кличка «безродные космополиты», которой клеймили крупных ученых. Всякое уважительное отношение к иностранным источникам и знание их объявили «преклонением перед Западом», враждебной пропагандой. Разгром гуманитарных кафедр, в частности кафедр Ленинградского университета. Аресты и гибель многих профессоров.

В феврале 49 г. партсобрание ССП — «охота на ведьм». Атмосферу определяла самая мразь: активность Вс. Вишневского, Л. Никулина, Н. Грибачева, В. Ермилова, Сурова. Доклад Сафронова в погромном духе. Знаменательно, что Шепилов сообщал Маленкову, что УПА довольно собранием. Характерно и то, что в выступлении самого Шепилова особо выделена «еврейская тема»: о наличии