Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

12 февраля 83 г. в газете «Советская культура» опубликована статья о необходимости увеличить эффективность идеологического воспитания молодых режиссеров. Опять, видимо, в адрес Любимова. И как кульминация проявления официальной театральной политики 22 февраля 83 г. выходит Постановление ЦК КПСС «О работе партийной организации Белорусского театра имени Янка Купала». В нем содержится осуждение довольно незначительного периферийного театра, но и общие установки, за которыми ощущалась рука Андропова: эффективность политико-идеологической, воспитательной функции театра должна быть обеспечена дисциплинированным претворением в жизнь центральных документов, осуществляемым партийными организациями на местах. Постановление по сути не накладывало новых ограничений, но требовало строгого выполнения прежних. Принимались в расчет и те процессы, которые обозначились в конфликтах с Любимовым: партийные организации все меньше могли поддерживать свой авторитет в борьбе с сопротивлением лучших режиссеров и Художественных советов театров. Постановление ставило задачу усилить эту борьбу. Белорусский театр был только поводом. Постановление в сущности адресовано всем театрам страны, в первую очередь — Таганке.

Это видно и по откликам печати. В передовой «Советской культуры» за 1-е марта 83 г. сказано, что Постановление определено «конкретными задачами советского театра». В передовой «Правды» повторялось то же, с примесью антизападнического изоляционизма. Со ссылкой на речь Черненко на июньском пленуме ЦК резко критиковалось изобилие «безвкусных» пьес зарубежных авторов, в том числе таких, которые не заслуживают перевода, безыдейных, пошлых, художественно несостоятельных, о чем нельзя забывать в условиях предельно обострившейся идеологической борьбы. Твердилось о важности театрального искусства для формирования советского человека. Напоминалось о том, что репертуар театров не дает повода для самоуспокоения и благодушия, что не все театры, в том числе столичные, работают в полную силу. Говорилось, что нужно показывать «позитивное», свидетельствующее о «преимуществах социалистической системы и образа жизни, нашей коллективной морали». Осуждалось изображение «неурядиц», духовно убогих, развинченных, ноющих персонажей, не находящих места в жизни. Шла речь о необходимости создания «образа положительного героя», способного увлечь зрителя силой своего жизненного примера. Т. е. жевалась та же жвачка, которую руководители идеологии, культуры жевали уже много лет. (173). Всё та же тягомотина, мертвечина, определявшая отношение власти к искусству на всем протяжении существования советского строя. Тем не менее, назвать прямо Таганку и Любимова, из-за которых разгорелся сыр-бор Андропов не захотел.

В течение 83 г. Министерство культуры принимает ряд решений о театре, направленных на выполнению задач, поставленных июньским пленумом ЦК. (174). Такие решения не всегда одноплановы, иногда оказывались неожиданными и, не исключено, подсказывались сверху. В июле 83 г. Министерство культуры, после пятилетних переговоров, всяческих препятствий, неожиданно разрешило Ю. Любимову осуществить постановку пьесы «Преступление и наказание» в лондонском театре «Хаммерсмит». Разрешение дано опальному режиссеру, в разгар сильного политико-идеологического ожесточения. Его можно рассматривать как предложение эмигрировать. А, может быть, Андропов всё-таки симпатизировал Любимову и хотел как-то вознаградить за все передряги. Возможность призыва к эмиграции Любимову ясна. И он решил вновь воспользоваться своим знакомством с Андроповым, послать ему перед отъездом письменное требование: снять запрет с постановки «Бориса Годунова», с ограничения показа спектакля «Поэт Владимир Высоцкий» или официально его уволить. Видимо, письмо осталось без ответа. Ультиматум Андропов, даже при симпатии к Любимову, никак не мог принять. Из Лондона Любимов вновь обратился к Андропову, повторяя свои требования.

Официального ответа вновь не последовало, но по телефону ему сообщили, что начальство хочет, чтобы он вернулся и «спокойно работал». Та же игра, что и с Тарковским. Одновременно до Любимова дошли слухи, что Министерство культуры предлагало его место разным театральным деятелям, хотя и безрезультатно: А. Эфросу, М. Захарову, Н. Губенко. Но при встрече с артистами Таганки министр культуры Демичев отрицал это, хотя сказал, что не понимает, как Любимов будет управлять театром из Лондона. Ввиду этих противоречивых известий 5 октября 83 г, за день до премьеры «Преступления и наказания», Любимов дал газете «Таймс» интервью, с самой резкой критикой советской культурной политики, с какой он когда-либо выступал: мне 65 лет, у меня просто нет больше времени дожидаться, пока правительственные чиновники начнут понимать культуру, достойную моей родины; после 20 лет работы я устал анализировать их решения; я чувствую все более отчетливо, что они вредят культурному престижу моей страны; на этот раз они должны были меня выпустить в Англию, чтобы не выглядеть абсолютными консерваторами; но большинство предложений театру работать за границей отклоняются; всякий раз, когда я хочу выехать за рубеж, возникает сложная и унизительная ситуация; я закончил ряд работ, которые считаю важными для себя и для театра; они для меня в моральном и эстетическом отношении означают новые ступени моего творчеств; эти работы запрещены, с чем я не могу согласиться; 23 апреля (84 г.) театр будет отмечать свое 20-летие; у функционеров было достаточно времени, чтобы определить отношение к нам; условия, созданные сегодня, делают мою деятельность невозможной; об этом я им прямо сказал; я предложил мою отставку, написал об этом Андропову и не получил никакого ответа; он не принял и не отклонил моего предложения; в таких условиях мне приходиться работать; в Советском Союзе еще живут некоторые морально чистые и очень честные писатели; но, как и в любом обществе, там есть и карьеристы, которые спекулируют на искусстве; тем не менее русская культура не исчезла, она живет в лучших представителях нации; думаю, что не всё, что я сказал, понравится чиновникам; но я старый человек и считаю, что они должны вести со мной нормальный диалог; я не верю, что они могут измениться; те, кого я имею в виду, контролируют театр; большинство из них надо просто заменить более гуманными и образованными людьми; нынешние просто не компетентны решать вопросы искусства; меня приговаривали ко всяким наказаниям, но никогда не вели серьезного разговора и всегда читали нотации; может-быть, я просто не сумел проникнуть в глубину их мудрости; я буду стараться понять ее (175–175).

Это был разрыв, хотя в конце интервью ясно не сформулированный. И в книге по истории советского театра, подписанной к печати в августе 83 г., имя Любимова уже не упоминалось (301, прим 590). Возможно, интервью — последняя попытка вступить в косвенный диалог с Андроповым, убедить его в своей правоте. На следующий день, на банкете в честь премьеры, восторженно принятой английской прессой и зрителями, произошла встреча Любимова с П. Филатовым, сотрудником советского посольства. Тот сказал, что, конечно, «отвратительное интервью» нельзя принимать всерьез. Любимов защищал свои позиции. Он сообщил, что пока не будет возвращаться в Советский Союз, так как хочет пройти медицинское обследование на Западе. Филатов предложил обсудить ситуацию с послом. Любимов должен прийти на встречу один, без сопровождающих, как он хотел. И он отказался от встречи, не без основания опасаясь, что будет насильственно задержан. Филатов позже намекнул на название премьеры, «Преступление и наказание»: «Любимов совершил преступление, и наказание последует. Ему от нас не уйти». Сразу после этого разговора Любимов обратился в британское министерство внутренних дел с просьбой о продлении визы, выданной на месяц. Просьба была удовлетворена, что поставило его под защиту британских правительственных служб. Сложилась крайне неприятная для «Советов» ситуация. Филатов просит Любимова еще об одной встрече, которая состоялась 13 сентября в помещении лондонского театра. В ней, кроме двух сотрудников посольства, участвовал Б. Можаев, член Художественного совета Таганки (видимо, он играл роль посредника). Любимов держался примирительно, но от своих требований не отступал. Он говорил, что не хочет просить политического убежища, что продление визы дает советским властям время на раздумье об его предложениях. Один из участников встречи, Мазур, обещал скорый письменный ответ из Москвы. Не дождавшись его, Любимов самовольно уехал в Болонью для репетиций «Тристана и Изольды» Вагнера. 24 января 84 г. лондонская газета «Стандард» присудила Любимову награду за постановку «Преступления и наказания». Продолжаются попытки добиться от Андропова, чтоб тот, вопреки воли московских театральных и партийных бюрократов, отменил запрет спорных постановок и тем самым сделал возможным возвращение Любимова в Москву (176). Но функционеры не желали этого. При вручении награды, присужденной газетой, в помещении Общества советско-британской дружбы, первый секретарь по культуре советского посольства А. Масько, грозя увольнением, потребовал от Любимова возвратиться в Москву, не ставя никаких условий. Тот вновь ответил, что вернется только при выполнении его требований. В интервью газете «Стандард» Любимов опровергал слухи и об его эмиграции, и о возвращении в СССР. Он