— Тише! Здесь десант фашистский! Вон туда отступают наши войска.
Шла в этом аду и неразберихе, наткнулась на своих: Володя Ошкадеров и другие… Сутки шли к переправе через Дон, а ее уже не было. У местечка Картояк ночью вплавь переправились на бревне и только на седьмые сутки разыскали свой госпиталь.
Люба Демидова. В Острогожске она хотела забежать в физиотерапию за вещами, а там все разрушено, трупы. Отходила с небольшой группой: врач В.А.Смирнова, сестра Зоя Лизокурова, Маша Саватеева. Сзади подпирали немцы. Собрались все у железной дороги. Подали санлетучку под погрузку раненых. Лес далеко стоит, черной полосой. Вдруг загудело небо, немецкие самолеты пикируют прямо на вагоны. Хорошо видно летчиков, смеются. А пули звякают по вагонам. Кто-то кричит:
— Саша… Аккуратнова… В лес!
Улетел, проклятый. И тут загудели машины, подвозят раненых, торопятся. Начальник санлетучки Н.М.Кувшинова, сестры Саша Аккуратнова, Маша Горелова и Вера Адоньева подсаживают, укладывают, подбадривают раненых. Да они и сами понимают — пока нет фашиста, надо быстрее отправляться в путь.
Два дня ехали до города Энгельса, под бомбежками и обстрелами, пережили заново весь ужас войны. Госпиталь развернулся, лечим раненых, в заботах и работе проходят дни.
А Клава Заковоротная сопровождает санлетучку в Саратов. Ехали в товарных вагонах, раненые лежали на полу на соломе, продукты выдали сухим пайком. Ехать было очень тяжело. Много бойцов было с ранением рук, ног, груди, головы — одновременно. За водой я бегала на остановках к паровозу, во время же движения всех тяжелых кормили из рук, размачивая сухари. Готовить пищу было негде. Все эшелоны, идущие и сзади и спереди, непрерывно бомбились. А наш поезд шел будто заговоренный — за весь путь до Саратова мы не попали ни в одну бомбежку. Хотя ехали, как мне казалось, очень, очень долго.
В Саратов прибыли в начале октября.
После сдачи раненых я с эшелоном, идущим к фронту, вернулась в свой госпиталь. Самостоятельно мы еще не работали. Вскоре я заболела брюшным тифом. Выписали меня и направили в ПЭП. Когда я туда приехала, там стояла машина нашего госпиталя, нагруженная имуществом и готовая к отъезду. Так в октябре 42-го года я вернулась в свой госпиталь.
Глава V
Под огнем «мессеров»
А я 1 июля за Верхним Моисеем, в лесу, нашла 262-й медсантаб 175-й стрелковой дивизии генерала Кулешова Александра Демьяновича. Вписали в список: Корсакова Тамара Владимировна. Выдали винтовку и круговой патронташ. «Стрелять умеете?» «Так точно, на финской учили!» Капитан Лерман Таисия Самуиловна приняла меня настороженно. Наши войска отступают и к новичкам относятся недоверчиво. «Найдите комплект № 6, принесите пинцет». Под деревьями свалены ящики, мешки, узлы. Посмотрела, не знаю, где что лежит. Спросила у лейтенанта Исхаковой, она ехидно рассмеялась и ушла. «Товарищ капитан! Я не нашла!» «Очень плохо! Вы же фельдшер!» — громко сказала врач, больше обращаясь к незнакомым мне сестрам, которые окружили ее и с непонятным недружелюбием улыбались. Больше никто не сказал мне ни слова, просто не замечали, отвернулись. Я не выдержала испытания. Пить мне хотелось невыносимо. Да и не ела дня три. Настроение испортилось — вот так встреча! Иду к оврагу (вода, наверное, есть внизу), цепляюсь за кусты, углубилась в заросли. Стоят машины. На меня обратили внимание шоферы, а их шутки меня совсем смутили. Уйду! Совсем уйду! Но из-под машины вылезла старший лейтенант: «Будем знакомы, Ирина Михайловна Кононенко!» Протянула мне руку. «Что, плохо наши встретили? — посмотрела она на меня. — Держись шоферов, не подведут. Правда, ребята?» Видно, они наблюдали за нашим разговором.
Постепенно наладились отношения. Коллектив не любит новичков и старается избавиться от них. Но ничего, придется доказать работой, безотказной. И действительно, вся самая неприятная работа доставалась мне. Ирина Михайловна заставила умыться, напоила, накормила и велела отдохнуть в ее палатке под машиной. Как я ей благодарна! За все: за доброту, участие, за ее горячее сердце…
Проснулась — за рукав меня трясут: «Встать! Садись в эту машину!» Я карабкаюсь на груженую машину, винтовка и тощий рюкзачок цепляются за все и мешают. Машины взревели. На первых машинах выехал весь персонал. Трясусь на мешках по военным дорогам. Изредка налетит немец, сбросит бомбы, которые оставляют воронки, поднимая землю, застилая солнце. Около Валуек комбат приказал всем слезать с машин и идти пешком лесными дорогами. Этого приказа не зная, сижу на машине. Обогнув строй медработников, машина трясется дальше. Меня заметили. Капитан что-то кричит и машет руками. Стучу по кабине. Шофер выглянул и дал обратный ход. Тут-то мне и влетело… Костя крикнул: «Фельдшер! Возьми винтовку и вещмешок, — и добавил тихо, — растяпа, не могла спрятаться. Держи хлеб и банку консервов». «Спасибо! А прятаться не приучена!» С дороги свернули в лес, и начался долгий путь по сказочным лесам, лугам, полям. Ноги мои и так стерты. А мы все идем и идем, прошли Кулешово, Никитовку. Высокая трава, цветы, лесные фиалки, купавки. За сапоги цепляются ромашки, колокольчики, клевера цветы. Самарино, Горное… В лесу крупная спеет земляника. Кукует кукушка. Совсем стерла ноги. В зелени полей и лесов уже не бомбят и не отстреливают, только в деревнях дымят сожженные хаты. Войск нет. Тихо. Страх неизвестности заполняет душу. Где-то очень далеко гудит война. Идем ходко по пыльным дорогам, торопимся — как бы в окружение не попасть. Подходят ко мне два офицера:
— Ты новенькая?
— Так точно!
— Откуда?
— Из Москвы!
— Смотри, куда зашли, тишина, только где-то далеко идет бой, война, страшно тебе?
— Да! Я очень устала!
— Поди, и спроси у начальства (там майор Безуглов, комиссар Зайцев или Меримов впереди идут), ты новенькая, никто тебя не знает, спроси: не пора ли партбилеты спрятать?
Бегу, перегоняя всех идущих, растерзанные ноги болят. Добежала до командиров. К кому обратиться?
— Товарищ комиссар, разрешите обратиться? Офицеры спрашивают, когда документы спрятать? (Я не могу произнести слово партбилеты!).
— А ты кто? Ах, новенькая! С чего же начинаешь свою службу? Какие офицеры тебя послали? Покажи!
— Я их не знаю. Там, далеко, идут, а меня послали спросить!
— Расстреливать надо паникеров! Марш отсюда! — приказал строевой офицер.
Натертые ноги болят и не идут. Я слышу, как комиссар сказал громко:
— Ей самой до этого не додуматься! Это кто-то из наших трусит. Обстановочка, однако, наитруднейшая, неразбериха, отсюда и страх, да и работы нет, непривычно…
Больше я ничего не слышу, ноги стерты аж до потери сознания. Иду ровно, стараясь не спотыкаться, потные портянки стали жесткими от крови.
…Привал. Кушаю хлеб с консервами, спасибо Косте шоферу, Ирине Михайловне. Со мной никто не разговаривает. Идем дальше. В деревне нас ждали машины. Все погрузились и двинулись дальше по дорогам вместе с войсками. За эти длинные версты поняла, каково женщине в походе, когда нет бытовых, самых необходимых, условий. Опять воют самолеты, бомбит, переправа через Дон уничтожена. Машины, люди, кони мечутся по дорогам, с самолетов строчит пулемет. Вся колонна остановилась у моста через овраг, а у нас вышел бензин. Ко мне подходит шофер: «Тебя комбат вызывает!» Откуда он меня помнит? Подумала и бегом:
— По вашему приказанию явилась, товарищ майор!
— Останетесь на машине Раздьяконова Аркадия Михайловича, пришлю бензин, тогда вернетесь.
Есть охранять машину! (Понятно, это один из офицеров). Это было 8 июля 1942 года. Вот и оставили одну. Сижу на кабине, смотрю, как вокруг останавливаются машины. Все войско и гражданские уходят через
