«Пустите же!» Резко присела и вывернулась из цепких рук. Громкие шаги, и в светлеющем проеме двери появился санитар Евгений Жадан. Я рванулась к нему, облегченно сказала: «Проходите, пожалуйста, товарищ офицер!» И посторонилась… Офицер уходит. Схватив Евгения за руку, никак не успокоюсь. Идем с прихрамывающим санитаром к калитке, смотрим в сереющую тишину. Вздрагиваю всем телом. Евгений оборачивается. «Вы дрожите?» «Сейчас пройдет! Это я струсила!» «Простите! Я видел, как офицер за вами следил и вошел в столовую». Я благодарна ему, слегка пожимаю его руку: «Спасибо!»
Скоро рассветет. Начнется день, полный забот. Куда теперь меня направят? В какое пекло?
Утром приехал генерал Радецкий и сразу с майором Шафраном пошел смотреть госпитальное отделение. Шофер Мухин Андрей рассказывал обступившим его бойцам и медсестрам смешные эпизоды из военной жизни. Я подошла, слушая.
— Едем мы, значит, дальше. Нащупали нас минометчики. Местность простреливается. Смотрю, спереди — ах! Земля в небо! Под колесами — яма, баранку — влево. Сзади — ах! Мина. Рванул вперед. Сзади — ах! Осколки вз, вз! Впереди — ах! Не успел сообразить, тряхнуло раза два — сидим прочно в воронке. Пробую мотор — в порядке. Генерал спокоен. До вечера два часа оставалось. Отсиделись до темноты…
Начались воспоминания, бойцы рассказывали наперебой. Позвала Галю и пошли в перевязочную. Ноги скользят по мокрой каменной мостовой.
Днями летят серые облака по небу, изредка выглянет солнце. 8 марта днем приехал командующий 65 -й армией Павел Иванович Батов, генерал-полковник, в госпиталь. Капитан медслужбы Лерман и Котеленец Николай удачно оперировали. Недели через две генерал уехал вполне здоровым. Выполняли назначения Галя и Ира Скопецкая. Приезжал навестить командующего полковник Колодкин. Осмотрел госпиталь, хвалил за работу. Раненые не поступают, на нашем участке затишье. А еще в феврале встретила И.Гаплевского, главного редактора газеты «Знамя свободы». Как память осталась у меня подаренная наша красноармейская газета, поздравляющая с 27-й годовщиной Красной Армии и успешными боями под Бреслау. Просил писать в газету по адресу п/п 08732-Щ.
Приказ с первыми машинами выехать на новое место. 1 апреля промелькнул город Нойштейн. Машины остановились в Фальненбурге. Дома разбиты, все невзрачно. Госпиталь развернули быстро, но раненые не поступают. Переехали по приказу в город Штаутгард. Среди разбитых домов тряпки, мебель, трупы. Населения нет, убирать некому. А сады цветут, зеленеют. Яблоня лежит на земле и цветет, а корни и комель завалены стеной. Красные и розовые тюльпаны выглядывают из-под комьев.
Получили приказ развернуть госпиталь в Хохенкруге, в немецком туберкулезном санатории. В светлых палатах неприятно, на стенах большие пятна от содержащихся в закрытых банках выделениях легких. На полу высохшие лужи, на лестницах разбросаны личные вещи. Неприятная, тяжелая работа досталась моему отделению. Сестры и санитарки отмывают на стенах пятна, моют с хлоркой или с лизолом окна, кровати, тумбочки, полы. Труд кропотливый и грязный. Я хожу с раненым старшиной, проверяем, нет ли сюрпризов. В конце коридора двойные металлические двери. Открыли. Вагонетка из металла стоит на рельсах. Это свой крематорий. В крайней палате дверь заперта. Вызвали санитара, на гражданке слесарем работал. Поковырял ножом, потряс дверь и ловко — обе створки распахнулись. Волна спертого, резкосладкого воздуха и лежачий ничком труп без одной ноги с протянутыми к двери руками на фоне чистой пышной кровати ужаснули. Фашисты издевались над нашими людьми, уничтожая их по приказу Гитлера, сжигали целыми деревнями. Какая же культура у них, у этих зверей? Туберкулезных больных, видно, разобрали по домам или взяли с собой, кого сожгли, а этого одного оставили здесь, дверь заперли. Он понял все и от ужаса, забыв, что нет ноги, кинулся с кровати к двери. Упав, встать сам не смог, так и умер на полу. Первый раз за всю войну санитары отказались исполнить мое указание вынести труп. Сестрички-девочки боялись. «Товарищи! С минуты на минуту ждем поток раненых. Они нуждаются в госпитале. Неужели мы их встретим так? Сам он не уйдет!..» Все молчали. «Вы двое! Санитары из легкораненых! Приказываю принести сломанные носилки! Выполняйте!» Носилки принесли, положили справа от трупа. Я встала у головы. Санитары встали около меня. «Берем!» Я приподняла за плечи — очень тяжело, под моими пальцами где-то лопнула кожа, и жидкость полилась на пол, резанул неприятный запах. Санитар вскрикнул, чуть отвернул голову. Его затошнило. «Пойдите выпейте воды!» «Товарищ лейтенант! Лучше в бой! В атаку! В разведку через минное поле! Только не это! Не могу!» Второй стоял, и нервная дрожь мелко била его. «Мне одной не справиться! Вы понимаете? Идите отсюда!» Хромая, подошел бледный боец: «Сестра, давайте только сразу! Быстро! Нога у меня не гнется!» Мы приподняли труп. Из него выливается вонючая жидкость, и лужа, как живая, ползет к двери. Нести с хромающим бойцом к лестнице неудобно, труп сползает со сломанных носилок. Старый брезент прорвался. Мы спешим, чтобы не потерять труп на лестнице. Вынесли в лес и свалили в окоп. И откуда только силы берутся? Без моего указания, лестницу и палату вымыли мои дорогие сестрицы.
Работа в отделении идет к концу. И как всегда, досрочно доложила о готовности к приему раненых. Уставшие до невозможности, легли спать. Но мне не спалось. Казалось, кто-то крадется, шуршит. Я вскакиваю, открываю дверь, иду по коридору, по лестнице — тихо, все спят. Только перед рассветом уснула. Вскоре загудели машины, зашумели раненые, и все пошло своим чередом.
Сводки «Информбюро» весь месяц вызывают крики и шум радости у всех. 4 мая вечером пришел шофер из штаба: «Собирайся скорее, приказ майора. Машина ждет». Затянула портупею, сансумку на плечо. Полуторка мчится с необычной скоростью по разбитым дорогам. Шофер молчит. На обочинах мелькает развороченная техника. Укрепрайоны, много хлама. Где-то далеко рокочут танки — ворчит война. Темнеет. Подремываю. Хочется пить, да и поесть бы не мешало. Контрольный пункт. Шофер ведет машину тихо, без фар. Вдали вспыхивают сполохи огня. Остановился. Хлопнула дверка кабины. Темно. Тихо. Шофер трясет за рукав шинели: ну и спать сильна! Предрассветная муть, говор солдат, сырой, холодный пронизывающий ветер. Все при деле, снуют, торопятся. Чайку бы горячего! Иду, спотыкаясь. Недалеко вырисовывается силуэт баржи. Там мечутся люди. Подошел офицер, поглядел на меня уставшими глазами. «От машины никуда!» «Есть!» Солдаты тихо галдят, что-то грузят на баржу. Разносятся обрывки команд. Светает. Баржа не одна, готовы к отплытию. Шофер показал рукой — там остров Рюген. Вдруг залпы, гром. Сильное эхо разносится. Офицеры стоят на автомашине, смотря в бинокль. Мне нельзя отойти от машины. Приказ. Так хочется посмотреть. «Залезай на ту машину, смотри в бинокль! Видишь?» Перед глазами темнеет остров, дым и белые полотнища. «Понимаешь?! Город сдается!.. Твоя машина ушла! Куда-то офицер направил ее». «Куда мне теперь, товарищ офицер? Вы чьи?» «А вы чьи? Теперь добирайся до госпиталя сама, а я из 193-й стрелковой дивизии…»
Я совершенно замерзла. Около меня остановился газик. «Подвезите!»
Высадили меня на шоссе, на попутных машинах добралась до госпиталя, как раз к обеду.
Глава XV
Победа
День победы близится. Раненые выздоравливают быстро. Эвакуируем днем. Ранним утром нас облетело слово «МИР». Раненые некоторые плачут — утраты родных, товарищей. МИР! Домой! В послеоперационную палату ворвался раненый: «Мир! Мир! Победа!» Операционные радостно улыбались, от слабости махали рукой или пальцами, кто-то пробовал приподняться. Кто-то встал. «Сестру! Сестру! Скорее!» Раненый поднялся и рухнул на кровать, неестественно подогнув руку. Голова свесилась с кровати — конец. «Всем лечь! Тихо! Что же ты наделал? В такой день?» Все умолкли: какая огромная утрата! Но день прошел радостно, в ликовании.
Ночи темные теплые сменяют веселые весенние дни. Раненых сдали другому госпиталю, переехали в Шецин, а меня как медусиление — в Берлин. Я на вокзале. Огромное куполообразное с застекленным верхом здание. Стены грязные, серые. Вокзал огромный, много путей и платформ. Нашла метро. Патруль показал вход. В полутьме спустилась под землю по скользкой, мокрой довольно широкой лестнице. Внизу на платформе толпятся немцы, собирают оставшиеся вещи. Гражданские, военные, наши патрули, солдаты. Сырые стены, низкий потолок глушат невообразимый шум. Освещение слабое. Подъехал обыкновенный поезд, все кинулись к вагонам, толкаясь и давя, не обращая внимания на крики. Вот их культура! Наших
