фашистские захватчики. Рана у бойца гноится, беспокоит, не зарастает — нет желания жить без ноги. Молоденькие сестрички с ног сбились, чтобы угодить послеоперационным раненым. Люба Глебова, как и все сестры, чуть отдохнув, идет в палаты и ухаживает за ранеными до позднего часа. То читает газеты или письма из дома и тут же отвечает под диктовку раненых. Выполнив последние назначения врачей, собрав письма для отправки, идем ужинать.
Как радостно и весело тем, кто получает письма от родных, знакомых! И рана зарастает, и появляются надежда и любовь. Только Григорьев мрачен. Нет ничего ему от родных. Состояние его все хуже и хуже. Жалеют все героя-бойца, смелого защитника Родины. Ему бы письмо получить! Сразу на поправку пойдет.
И вот Люба Глебова от себя написала телеграмму Григорьеву, что все живы! Получив ее, радостью осветился раненый. Счастлив! Настроение хорошее, есть стал, температура почти нормальная, рана очистилась и начала зарастать. Все были рады за него, его общительности и веселости. И вдруг ходячий раненый как-то узнал о телеграмме и во всеуслышание рассказал, что это липа.
Сразу все изменилось. Григорьев лежит лицом к стене, отказался от еды, температура повысилась, рана отекла.
Любу ругают начальство, некоторые раненые, да и сам Григорьев. Узнав от сестер о телеграмме, я сказала, что согласна с Любой и считаю, что она сделала правильно.
Доброе дело, которое должно было привести к скорейшему выздоровлению раненого, провалилось.
У Любы заплаканы глаза. Жалко раненого, все против Любы. Неужели они не понимают, она хотела только добра, только вдохнуть надежду. Будут ему письма, найдутся родные. А что получилось? Но работа работой. Дни бегут. И вот приходит письмо Григорьеву от родных! Но он не верит, почерк не узнает и не чувствует родных слов. Что это, думает он, опять Люба? И снова тревожно бьется сердечко Любы. Ах! Как это все получилось не так! Да нашлись же родные! Неужели не чувствуете, Григорьев? И вот наладились отношения. Но ранка на сердце осталась.
Вечером в госпитале для раненых кино. Погода установилась. Возвращаемся после кино, смотрим — на горе Сулеман, в темноте, то вспыхивают, то гаснут малюсенькие огоньки. Увидали Хатамжана, спрашиваем, уж не басмачи ли это? «Нет, Таджи-хан! Наши предки ходят в гости с фонариками. Закутаются в белый саван и идут», — говорит он. Я не выдерживаю и фыркаю от смеха. Вот басня! Оля молчит. Задетый моим неуместным смехом, Хатамжан предлагает: «Идемте завтра, посмотрите сами!» Отказываться после своего невольного смеха считаю невозможным. Оля отговаривает, но я переубеждаю ее: «Если он идет, значит, мы тоже можем идти!» Соглашаюсь за обеих.
Весь день помнила о предстоящем походе, искала причину, чтобы отказаться, но так ничего и не придумала. Вечером зашел Хатамжан, и мы втроем пошли к горе. Шли долго. Быстро стемнело, то и дело возникали преграды — камни, арыки. В темноте спотыкаемся, трусим, но идем. Вот и подножие горы. Огромные камни в беспорядке валяются тут и там. Последним землетрясением они сброшены с вершины. Обходим их. Поднимаемся все выше и выше. В стороне мелькнул огонек. Он то спрячется, то в сторону отойдет. Видим белый столб. Один, другой. Сразу несколько выросло, окружают нас и огоньки около них. Белых саванов все больше и больше. Страх берет, мы притихли и не двигаемся. Они совсем близко, но темнота мешает разглядеть — они то сойдутся вместе, то расходятся. Из-за ближайшего камня поднимается белый столб и фонарик с ним. Теперь своими глазами увидела. На душе у меня скверно. И зачем нужно было тащиться сюда? Что еще ждет нас?
— Пошли скорее обратно! — шепчу я.
— Нельзя, — отвечает Хатамжан. — Спину показывать нельзя. Уже светать начало, скоро они уйдут в могилу. Тогда можно идти, а сейчас пошли скорее на самый верх.
Он тянет нас за руки. Вдали тропу перешла одна тень, другая. Остановились мы на уступе, на самой вершине, стоим молча. «Смотрите на восход солнца», — сказал Хатамжан. А сам сложил руки вместе, несколько раз провел ими по лицу. Мы смотрели, как розовые лучи вырываются из-за дальней горы. Розовый свет разгорался и надвигался на нас — какая же красота! Словно завороженные, не можем глаз оторвать от золотистых пятен, которые перескакивают по вершинам гор, все время все изменяя. Еще немного, и мы стоим, залитые солнечным светом. А внизу еще темно. Зябко, но прекрасно. Первые лучи вырвались из-за гор и осветили все высокие деревья и дома в городе. Ош расположен внизу, как на дне блюдца, а вокруг горы, причудливые и разнообразные.
— Теперь можно идти домой, это вы запомните на всю жизнь! — улыбнувшись, сказал Хатамжан. Я заглянула в пропасть. Дна не видно, что-то серое переливается, еще туман не рассеялся, а на обрыве голубой цветок освещен солнцем. До чего же красиво! Прилепился на отвесной скале и глядит, как живой. Забыв все страхи, нагнулась над пропастью, потянулась за ним. Хатамжан засмеялся: «Держите ремень, попробуем достать его!» Он спускался по отвесной скале, ища ногой трещинки и выступы. Еще минута, и цветок сорван. Легко выпрыгнул, держась одной рукой за ремень. Подумала: наверное, он часто в горах бывает. «Таджи-хан, — говорит он мне, — вы первой увидели этот цветок, он вам нравится, примите, пожалуйста». «Спасибо, Хатамжан!» Цветок издавал легкий запах весны.
Светло. Мы бодро шагаем, забыв о ночных страхах. Дорога довольно ровная, переходы через арык хорошие, не то, что в темноте. За час дошли до столовой. Там еще никого нет. Отдохнув, пошли на дежурство, встретили местного врача, спросили о виденном ночью. Все оказалось очень просто. Днем, при ярком солнце, газовые пары скапливаются и выходят через отверстия в земле, через могилы, трещины, а ветер тянет их в сторону — как будто это движутся саваны. Весенние жуки-светлячки всегда сопутствуют этим явлениям. Видно, газ выгоняет их из норок в земле, и они фонариками летают около газовых столбов.
Раненых начали готовить для сдачи в госпиталь в Новом Оше, которой развернулся на базе дома отдыха с огромным подсобным хозяйством. Фрукты, овощи в избытке. Выздоравливающих направляли на физтерапию в горы, в подсобное хозяйство. В основном косить, сушить, стоговать сено. Начальник госпиталя Александр Иванович в мирное время заведовал домом отдыха в Сочи, и здесь он руководил мастерски. Только в арыках тут весенняя вода была желто-рыжая от глины и примесей. Раненые перед тем, как влезать в ванну, кричали: «Санитар! Я из ванны индусом вылезу с желтой кожей, меня тогда любимый доктор не узнает!» Выздоравливают раненые, веселы и смешливы, быстро привыкли и к работе, и к воде.
А сегодня у нас выходной. После завтрака делать нечего, работы мало, погода хорошая.
— Пошли по городу в ту сторону, мы там не были, походим, хорошо?
Оля встряхивает косами, смотрит на меня, на голубое небо, на чуть шевелящиеся листочки, покрытые золотом солнца.
— Пошли!
Бродим по узким извилистым улочкам. Тепло, хорошо, ново. Много зелени, пение птиц. Солнышко пригревает. Мы идем и вспоминаем: учебу, Ногинск, родных, знакомых. Улыбаемся птичкам, поющим на деревьях и в зеленых кустах. И вдруг… — Стой! Стрелять буду!
Мы испуганно остановились, к нам подошли часовые.
— Как вы сюда попали? Кто вы?
— Шли, гуляли, мы из госпиталя.
— В штаб шагом марш!
Мы, испуганные, пришли в штаб. Нас расспросил дежурный комендант и отпустил в госпиталь. Отойдя довольно далеко, Оля говорит: «А нас за шпионов приняли!» И мы начали смеяться.
Иногда сильно грущу. Письма, как и прежде, приходят каждый день в адрес нашего прежнего госпиталя, а мы доставляем их в Новый Ош. Оля ушла туда еще с утра. Мы занимались уборкой, смотрю, почта идет. Отдают мне всю корреспонденцию — большая пачка. Иду к дежурному по части, письма для персонала сложила на столе. «А пачку для раненых куда?» «Что разложила, неси раненым!» «Так далеко!» «Бери Рыжуху!» Ох, Рыжуха, Рыжуха! Лошадушка милая, с тебя не свалишься. Идет ровным шагом, не торопится, у арыка, где водопой, сама повернула и вошла в воду. Долго пила из прозрачных холодных струй, постояла, помотала головой (брызги, как радуга, блеснули) и побрела дальше. Вот и госпиталь. Приехать верхом на Рыжухе неудобно. Привязала ее к изгороди, иду. На скамейках сидят раненые. Сильно хромая, навстречу идет Гриша Новичук: «Мне есть?» «Да! Из Новосибирска, а вот из части». Писем много,
