– - Как есть, в полной видимости; и дом на меня числится, и в бумагах везде пишусь.
И сказавши это, Алексей расцвел широкой счастливой улыбкой.
Мы вышли из деревни, где было волостное правление, и очутились среди поля. Я спросил, когда Алексей вошел в дом -- как это устроилось. Алексей стал рассказывать мне все подробно.
– - Такой случай подошел, все и устроилось. Я тогда у Ивана Иваныча жил (Иваном Иванычем звали того управляющего, который переманил Алексея от Вавилы); второй год уж я у него жил. Ну, жизнь была мне хорошая, нечего сказать, и Иван Иваныч был мной доволен, и мне пожалиться на него не на что было. Работу я, что полагалось мне, справлял; пьянствовал редко, разве когда в праздник на рынок куда отпросишься, или еще какой случай выйдет. Денежки я зря не тратил, справил на них одежонку, обувочку; Иван Иваныч уж меньше на скотной-то меня держал, а все больше около себя: то куда поедет -- за кучера с собой возьмет, то послать куда нужно -- пошлет; ну, меня, это, заприметили кругом, всяк этак к тебе: 'Алексей, здорово!' В праздник в гости зовут. Один раз зазвали меня в Дубровку, в кабак; тамошние мужики и говорят: 'Надо тебя, парень, женить'. -- Жените, говорю, только куда я жену приведу, где у меня угол? -- 'Вот, говорят, беда! Мы тебе такую отыщем -- с своим углом, да не с одним, говорят, а с четырьмя, коли хошь'. -- Дай Бог час, говорю. -- Вот и повели меня к одному старику в этой деревне. Я думал, они в шутку, ан дело-то взаправду затеяли. Гляжу, принимают нас честью и все показывают в дому. Дом исправный, и детей у стариков только одна дочь, невеста, на вид ничего, толстомясая такая и обходительная. Старик говорит: 'Бей по рукам, я на тебя пол-дома подпишу'. -- Я говорю: -- Надо подумать. -- Так пока и оставили не решёмши дело.
'Ушел я к себе. Хожу, это, думаю, что делать? как быть? И так и этак разум шатается. Если выйти, знамо, будет хорошо: свой угол, свое хозяйство, жена -- чего ж еще хотеть… А каковы они люди? Ну, как они какими нехорошими окажутся. Их-то трое, они все родные, а я-то один: заклюют они меня, коли какая незакрутка. Хожу я этак, мозгами раскидываю; дело было осенью, в стаде я в это время находился. Вдруг приходит ко мне в стадо бабочка одна с обратью на руке. -- 'Не забегала ль, говорит, к тебе, молодчик, лошадь? -- Нет, говорю, не забегала, а что? -- спрашиваю. -- Да лошадь, говорит, от сарая ушла, не знаем, куда и девалась. -- А откуда ты? -- Из Николаевки'. Только сказала она это слово, то мне вдруг и пришло в голову: дай-ка я ее про свою невесту спрошу, -- Дубровка-то ведь с Николаевкой рядом, -- не знает ли она что про нее? Гляжу я, это, на нее и спрашиваю: -- А что, голубушка, знаешь ты Савелья Максимова дубровского? -- Знаю, говорит. -- И девку его знаешь? -- И девку знаю. -- Скажи, говорю, на милость, какие они люди? -- Люди, говорит, хорошие, да жалко Бог смерти не дает. -- Отчего? -- Да так, такой народ. -- Чем же они плохи-то. -- Поглядела на меня бабочка и говорит: -- Вот что, молодец, я догадываюсь, зачем ты спрашиваешь-то про них: у нас есть слушок, что они какого-то парня в дом принимают так это, должно быть, тебя; так я тебе по правде истинной скажу. Лучше ты не губи своего века, не связывайся с этими людьми. -- Да почему так? -- А потому: не люди это, а идолы. -- Чем же? -- А тем: старик очень скуп да строг, да дурашлив, с ним и соседи-то замаялись, жимши; а девка-то, може, никуда не годится, она у нас вот уж третий год как с кабатчиком живет. -- Как же, говорю, у строгого отца, а такая слабость? -- Он насчет этого-то не строг; кабатчик человек богатый, не задаром любит, а когда из наряду что купит, когда деньгами подарит, а старику-то это на руку: на стороне добудет -- из дома меньше спрашивает, мол'. Как услыхал я это, так сразу и порешил: ну, думаю, эта невеста мне не подходящая: к такой в дом итти -- лучше неженатому ходить.
'Одначе после этого стали в моей голове думки и насчет женитьбы похаживать; думаю: мне жениться можно, за себя замуж не возьмешь -- в дом войдешь. Только одна беда в таком деле: нельзя подобрать по душе себе человека, не больно много такого народу, чтобы было из кого выбирать. Стал, было, я думать, какого мне человека лучше бы хотелось подыскать, и на какую не кину, каких я знал, ни одна не по душе, только и носится в мыслях та бабочка, что мне про дубровскую невесту рассказала. 'Вот такая бы, думаю, ничего, а то лучше никакой не надо'. Днем ли, ночью задумаюсь, не идет она у меня из головы да и все тут.
Алексей остановился и шагов десять прошел совершенно молча. Я тоже молчал, но видя, что он долго не начинает продолжения рассказа, не вытерпел и снова заговорил.
– - Ну, так что же дальше было? -- спросил я.
– - Дальше пришли было ко мне сваты из Дубровки насчет решения узнать, а я им отказ как шест. -- Не хочу, говорю, жениться, хочу холостым ходить. -- Ну, говорят, вольному воля, а спасенному рай; поищем еще где-нибудь. -- С Богом, говорю…
– - Наступили филипповки. У нас тогда лес на корню стал Иван Иваныч продавать, кому десятину, кому пол-десятины, кому четвертку. Меня он сторожить приставил этот лес, то есть не пускать на полосу того, кто денег не отдал. Я это езжу туда, слежу: кто отдал деньги, тому полосу указываю; кто не отдал, того прочь гоню. Один раз выехал я утром из имения, подъезжаю к лесу, слышу на одной полосе крик, галдеж; я -- туда. Смотрю: в одном месте куча народа так-то снует и кричит, как ни попало. -- Что такое? -- спрашиваю. -- Человека задавило. -- Как так? -- Пилили березку, он зазевался, березка-то упала -- прямо на него, всю грудь расплюснуло. Гляжу я: правда, лежит человек, молодой еще, вытянулся, глаза под лоб закатил, а у него изо рту и из носу кровь так и пенится, так и валит. -- Чей, говорю, человек? -- Николаевский. -- Подняли его, повезли домой. Объехал я лес, тоже домой поехал. Приехал, докладываю Ивану Иванычу: все, мол, благополучно, только беда случилась: человека задавило. Потужил Иван Иваныч. -- Ну, говорит, что же поделаешь, сам виноват, зачем подвернулся. -- Вечером, гляжу, въезжает к нам на двор какая-то бабочка, закутанная, и сама плачет, рекой льется. Гляжу, а это та самая, что мне осенью дубровскую невесту раскорила. -- Что, говорю, иль опять какая беда случилась? Тогда, говорю, лошадь пропала, а теперь что вышло? -- Бабочка как зальется. -- Тогда, говорит, беда поправилась, лошадь нашлась, а теперешнему горю ничем не поможешь. -- Что такое? -- спрашиваю. -- Мужа, говорит, в лесу придавило. -- Так это твой муж? -- Мой, говорит. -- Что же он? -- Что, говорит, помер! Приехала к Ивану Иванычу от своей доли лесу отказываться да деньги назад просить: хоронить-то не на что. -- Пошла она к Ивану Иванычу, а я пошел в конюшню лошадей убирать. Убрал я лошадей, выхожу, вижу -- и баба из флигеля, это, выходит и так-то плачет, чуть не навзрыд. -- Что ты? -- опять спрашиваю. -- Да как же мне, говорит, не плакать: не дает мне Иван Иваныч деньги; все, говорит, барину отослал, а своих нету, -- на что мне теперь будет оправить его? -- Легла, это, она на сани, а сама рыдает. И такая-то меня взяла жалость к ней: вот, кажется, что хошь для нее сделал бы. Стою я, это, гляжу на нее, а сердце у меня -- тук, тук, тук. Вдруг и вспомни я, что у меня есть деньги. Чего, думаю, мне их ей не отдать? Авось не зажилит, а поплатится, когда будет мочь. Подумал я это, подступил к ней и говорю: -- Не плачь, поможем твоему горюшку, -- и сейчас, это, я марш в людскую, достал сундучок, отпер, вытащил из него свою красненькую -- и к ней. -- Вот тебе, говорю, управляйся. -- Взяла, это, она деньги, развернула, поглядела на них, и словно бы глазам не верит. -- Это что ж, говорит, в честь чего? -- Не толкуй, говорю, а завертывай знай, да поезжай домой скорей, небось дома-то делов-делов… -- А какие же это деньги-то? спрашивает. -- Взаймы тебе даю. -- Поглядела этак она на меня: -- Ну, спасибо, говорит, подвязала повод у лошади и поехала домой…
Ну, прошли филипповки, Рождество Христово, наступил мясоед, стало быть. Об моей бабочке никакого слуху. Мужика, слышно, похоронила, полосу леса ихнюю кто-то за себя из николаевских взял. Вдруг в одно воскресенье, после Крещенья уж, приезжает, это, к нам подвода, слезает с саней какая-то старуха и спрашивает: -- Где тут Алексей скотник? -- Я, говорю, Алексей, что надо? -- Поедем, говорит, со мной в Николаевку, тебе один человек велел. -- Какой, говорю, такой человек? -- А вот, поедем, там узнаешь. -- Что ж, думаю, отчего не съездить. Пошел к Ивану Иванычу. -- Отпусти, прошу, Иван Иваныч! -- Ступай, говорит. -- Нарядился я маленько, сел в сани, и поехали мы.
Подвозит меня старуха ко двору, дворик не ражий, изобка в семь аршин, крыта соломой. Вхожу я в избу, а навстречу мне энта бабочка, у которой мужа-то задавило. Ну, поздоровался я. -- Как поживаете? спрашиваю. -- Живем, говорит, по хозяине тужим, вот сорок деньков справили, время-то незаметно как
