с кухаркой-то он жил не в ладу. А место-то какое было!
– - Нечистый-то силен!..
– - Так это все нечистый делает? -- спросил Захар.
– - Ну, а то кто ж?
– - Так это что же, по-твоему, нечистого нет? -- спросил дядя Алексей.
– - Я его не видал.
– - А ты почитай 'Жития', -- сказал наставительно Абрам, -- вот и узнаешь. Как же к преподобному Исаакию Печерскому бес в образе самого господа являлся да плясать заставлял?.. А Иоанн Новгородский на черте в старый Ерусалим к заутрене ездил.
– - Это кто как понимает…
– - Всем по-одному понимать должно.
– - А я, може, это понимаю по-своему.
– - Так ты, стало быть, этого признать не хошь? -- испуганно проговорил Абрам и даже поднялся с места. Дядя Алексей уставился на Захара и ледяным тоном проговорил:
– - А я думал, милая душа, ты из порядочных, а ты вон из каких! Забастовщик ты, видимое дело. И наберет же в голову, тьфу!.. пойдем, Федор.
– - Верно, забастовщик, -- с явным прозрением сказал и Сысоев и, севши на свою постель, стал скидывать сапоги.
– - Еще царь Давид писал, -- вздохнув, проговорил Абрам, -- 'Рече безумец в сердце своем: несть бог', а нынче этих безумцев-то расплодилось…
– - Мы, кажется, о боге не говорили, -- промолвил Захар.
– - Не говорили, да видно, что кто думает.
– - Коли думаешь не по-ихнему, значит, бога не признаешь, -- подал свой голос из угла Ефим, -- а ихний-то бог -- кто? Утроба!..
– - Ты еще заступись! -- зыкнул на Ефима Абрам. -- Ты тоже такой колоброд!
Ефим смолчал; промолчал и Захар. В спальне мало-помалу успокоились.
На другой день утром, когда Захар уехал в город и курчаки паковали наверху бумагу, а клеильщики полоскались в своих корытах, в клеильню вошел Иван Федорович.
Он был в добродушном настроении и, держа в руках листок отрывного календаря, проговорил:
– - Календарь сегодня вот что врет: по Брюсу -- жарко, так велит есть ботвинью из малосольной рыбы, карасей, да свежие ягоды. Как думаете, не плохо?
– - Это не про нас писано, -- сказал Федор.
– - Мы в этом столько же скусу понимаем, сколько немец в редьке…
– - А не пишут там, как забастовщиков отличать? -- спросил дядя Алексей.
– - Нет, а что?
– - У нас такие завелись.
У Ивана Федоровича сделалось испуганное лицо, и он дрогнувшим голосом спросил:
– - Кто же это?
– - Новый ездок. Вы послушали бы, что он вчера говорил! Вот они -- свидетели, -- кивнул дядя Алексей на других клеильщиков, -- солгать не дадут.
– - Что же это он за выродок?
– - Выучился хорошо. Все от ученья это.
– - Это надо Егор Федрычу сказать, -- проговорил Иван Федорович и, вставши с окна, медленно пошел из клеильни.
Вечером, когда Захар вернулся из города, Иван Федорович пристально и внимательно глядел на него, насупив брови. Захар, заметив его взгляд, почувствовал себя неловко. И пока Захар выпрягал лошадь, раскрывал воз, потом убирал полок, Иван Федорович все не спускал с него взгляда, хотя ничего не говорил. Когда же ездок убрался совсем, Иван Федорович вздохнул и с глубоким сожалением проговорил: 'Эх, люди, люди!' -- и медленно направился в дом.
После утреннего чая Захар только вышел из кухни, как натолкнулся на Егора Федоровича. Лукавая усмешечка на лице хозяина исчезла, и он казался необычайно суровым. Захар снял картуз и сказал обычное 'здравствуйте'. Егор Федорович еле приподнял свой картуз и гневным голосом сказал:
– - Долго прохлаждаешься, барин! пора и воз накладать: сегодня всех надо объехать.
– - Успею, объеду.
– - Ан, пожалуй, и не успеешь. Надо бы пораньше позаботиться: сперва воз наложить, а потом уж чай пить. А вы вперед насчет своего мамона заботитесь-то, а потом уж о хозяйском-то деле!
Захар растерялся. Он ничем не заслужил подобной проборки. Войдя под навес, он быстро выкатил полок, развернул брезент и крикнул в клеильню:
– - Бумагу носить!
Курчаки стали носить и укладывать на воз бумагу. Захар вывел из конюшни лошадь, надел на нее хомут и стал напрягать. Хозяин заглянул в конюшню и, увидевши там валяющийся клок сена под ногами, опять заругался:
– - Что же это у тебя сено-то по навозу раструшено? Видно, тебе не жалко хозяйского добра! В навоз стелют солому, а не сено; сено-то небось в три раза дороже…
В этот день Захар объехал всех давальцев, набрал у них столько работы, что к нему на полок все не поместилось, и он должен был нанять ломового. Приехав домой и убравшись совсем, он пошел наверх. Ему было как-то не по себе, отчего-то щемило сердце, как будто предчувствуя что недоброе. Он лег на свою постель и в беспричинной тоске пролежал вплоть до ужина.
Во время ужина в кухню вошел Иван Федорович. На губах его играла улыбка, и глаза светились лукавым огоньком. Остановившись в дверях, он громко крикнул:
– - Ну, кто знает, что за слово 'суприз'?
– - Кому ж больше знать, окроме ездока! -- проговорил Матвей.
– - Знаешь ты, Захар?
– - Знаю, -- нехотя проговорил Захар.
– - Что же это за слово?
– - Сюрприз -- неожиданность.
– - Так вот зайди после ужина в дом; хозяин хочет тебе суприз поднесть.
И Иван Федорович повернулся и вышел из кухни. Все примолкли, как будто бы задумались, что может преподнести Захару хозяин. Гаврила первый нарушил молчание:
– - Чем же это он хочет тебя удивить?
– - Може, жалованье прибавит, -- сказал Федор, очевидно чувствовавший, что Захара ожидает нечто нехорошее, и засмеялся.
– - Прибавит два белых, а третий как снег, -- проговорил Сысоев и тоже усмехнулся.
Захар потемнел, и у него пропал аппетит. Он съел ложки две каши, потом отер рукой рот, перекрестился и полез из-за стола. Взявши картуз, он вышел из кухни и направился в хозяйский дом.
Пока фабричные доедали кашу, пили квас и топтались в кухне, прошло с четверть часа. Ефим один из первых поднялся в спальню. Захар в это время уже был там и копался что-то у своей постели.
– - Ну, зачем тебя хозяин требовал? -- спросил Ефим, подсаживаясь на его постель.
– - Книжку велел приносить, -- расчет хочет выдать, -- дрожащим голосом проговорил Захар.
– - Расче-от? -- протянул Ефим. -- За что-о же?
– - Ничего не объясняет, а только сказал: 'Принеси книжку и получай расчет'.
Ефим с минуту молчал, потом и сильном негодовании воскликнул:
– - Ну, не правду ли я тебе говорил? Не идолы ль они? Это они не стерпели -- Ивана Федоровича
