– - Вы меня не узнаете? Я секретарь редакции 'Друга народа' -- Никишин. Вы вчера были у нас.
– - Здравствуйте… -- сконфузившись и растерявшись, забормотал Молодцов, поднимаясь навстречу гостю и пожимая ему руку. Он подвинул ему табуретку, а сам сел на кровать.
Никишин сел, положил свою шляпу на газетный лист на столе и, доставши из кармана платок, стал вытирать запылившиеся очки.
– - Мне поручили показать вам вашу тетрадь со стихами, -- сказал Никишин и, спрятавши платок в боковой карман, полез в карман на груди и вынул оттуда знакомую Молодцову тетрадь.
– - Николай Леонидович прочитал все ваши стихи и все нашел пригодными для печати. В некоторых он сделал поправки, но поправки самые незначительные, выправку стиля; ни содержание, ни характер стиха от них не меняются. Вот, потрудитесь посмотреть.
Молодцов взял тетрадь и стал ее перелистывать. Поправки действительно были очень малые, это его должно бы было радовать, но он остался к этому равнодушен и даже сам удивился этому.
– - Что же, отлично, очень благодарен вам, очень доволен, -- сказал Молодцов холодно и бесстрастно.
– - Если так, то мы сейчас же можем их начать печатать. Еще Николай Леонидович поручил мне передать вам его просьбу: ему непременно хочется, при печатании ваших стихов, предпослать несколько слов о вас. Так он просит вас написать то, что вы вчера ему рассказывали. Напишите, как напишется, и, хотя не отделывая, представьте нам и редакцию. Мы возьмем там, что нужно, потом опять вам возвратим… А там вы можете развить это, обработать, и тогда уж мы будем печатать это вашими словами.
– - Если угодно… я что ж… Мне это труда не составит… -- пробормотал Молодцов.
– - Только, пожалуйста, если можно, поскорее. Номер начнет набираться завтра. В пятницу он должен быть отпечатан, за эти дни вы и потрудитесь набросать… -- Никишин оглянул внимательно всю квартиру и спросил:
– - Где же вы, собственно, пишете?
– - Где пишу? Да где придется, -- сказал Молодцов. -- Обдумываешь и слагаешь стихи тоже как придется, как на тебя найдет: дорогой, за работой, а потом за чаем или за обедом запишешь. А переписываю я вот здесь, за этим столом. -- Молодцов ударил рукой по своему столику. Никишин улыбнулся.
– - Очень оригинальные условия для писательства. Я никогда не воображал, и это вас не затрудняет?
– - Чего ж? -- просто ответил Молодцов. -- В мой угол никто не касается, всякий сидит в своем.
– - Но ведь тут могут шуметь, петь, говорить, шить на машинке, разве это вас не может беспокоить?
– - Когда займешься как следует -- ничего не слышишь.
Никишин радостно засмеялся.
– - Вот что значит быть здоровым человеком, а у культурных-то людей, подите, какие утонченности… Флобер вон отдельную пристройку имел для занятий. Отдельно от всего -- и ход к нему был устлан мягкими коврами, чтобы ни звука шагов, ни шороха к нему не долетало.
Молодцов продолжал удивляться на самого себя; он чувствовал в себе удивительную перемену. Перед ним сидел образованный человек из того круга людей, которых он больше всего уважал, и который пришел к нему с таким приятным для него известием, относился к нему любезно и внимательно, но в его сердце не было и следа тех чувств, которые охватили его при одном представлении о такого сорта людях. Он глядел на его довольно приятное и осмысленное лицо, и оно ему не нравилось: лоб казался слишком туп, глаза не чисты и способ выражения чужд ему и слова какие-то неприятные, особенно последнее выражение о культуре, неизвестно почему, оно его вдруг раздражило.
– - Может быть, вашему Флоберу очень много выдумывать приходилось? -- сухо и с неприятным огоньком в глазах проговорил он.
Никишин внимательно поглядел на Молодцова сквозь очки и, как показалось Молодцову, снисходительно-покровительственно улыбнулся и проговорил:
– - Он был большой художник. Он не выдумывал свои вещи, а обдумывал, и тут не нужно было ему мешать.
Но это ничуть не просветило Молодцова; он не понимал разницы между выдумыванием и обдумыванием, также и того, в чем заключаются преимущества большого художника, и, краснея, слегка раздувая ноздри, проговорил:
– - Довольно странно. А мне думалось, если поэт знает, что ему петь и когда песня созрела в нем самом, то ему стоит только рот раскрыть, как песня польется сама, и польется звучно и свободно.
– - Конечно, так, но не всегда, -- как будто совсем не замечая тона Молодцова и совсем серьезно проговорил Никишин. -- Многим первоклассным поэтам каждая их строка стоила больших усилий. Это зависит от личных свойств писателя, от их способностей. Конечно, есть и такие, которые сразу пишут набело, ну, да не в этом дело… Так вы, значит, напишите?
Молодцов почувствовал, что Никишин увиливает от разговора с ним, а ему очень хотелось выяснить через него многое, так беспокоящее его и так неясное для него. Причину этого увиливания Молодцов понял так, что Никишин не считает его достойным вести с ним серьезный разговор, и это совсем неприязненно настроило его по отношению к Никишину, и он уже чуть не грубо ответил на последний вопрос:
– - Напишу.
– - Ну, так я так и скажу Николаю Леонидовичу, -- вставая, сказал Никишин, и, по-прежнему оставаясь любезным, он добавил: -- Он очень будет этим обрадован, ему вообще очень приятно, что у 'Друга народа' будет сотрудник из среды народа. При посредстве вашем мы гораздо легче приспособим журнал для того читателя, которому мы задались целью служить произведением человеческом мысли.
– - Почему народу нужно служить только произведением мысли? -- задорно спросил Молодцов. -- Я думал, ему нужно служить всем, чем только можешь.
– - Это и есть все, -- наставительно сказал Никишин. -- Духовное свойство человека есть вся его сущность, и если он отдает эту сущность другим, то что же от него больше требовать.
– - Может быть, правильнее сказать -- продает, -- нахмурив лоб, проговорил Молодцов.
Никишин сделал гримасу на лице и каким-то не своим голосом проговорил:
– - Ну, что же, если хотите, продает. В наше время, к сожалению, все должно необходимо продаваться, но ведь продавать себя можно всюду, но люди, так называемые порядочные, делали это с расчетом. Они шли, например, служить учителями и докторами и не шли в становые или земские начальники; очевидно, в этом признается какая-нибудь разница. Стало быть, и из материальных выгод считается гораздо почтеннее служить меньшему брату, а не давить его и угнетать… Но оставим это. Мне кажется, вы сегодня не в духе, а я чувствую себя не настолько в ударе, чтобы чем-нибудь просветить вас, поэтому лучше прекратить принципиальные разговоры.
– - Я вас спрошу только об одном, -- обратился Молодцов к Никишину, -- в чем, по-вашему, главная суть служения людям поэтическими произведениями?
– - Разве для вас это не ясно? -- с легким укором и улыбаясь проговорил Никишин, -- доставлять людям эстетическое наслаждение.
– - И от этого может быть польза?
– - Несомненная. От этого согревается человеческое сердце, внутренний мир человека наполняется новыми чувствами, увеличивается духовное богатство человека.
– - И это имеет большое значение?
– - Очень большое. При этих случаях человек ощущает жизнь в большей полноте, дорожит ею, как неоцененным даром, и держится в жизни бодрее, чувствует себя сильнее, могущественнее, а вследствие этого он ярче может проявить себя.
– - Как проявить? -- не понял Молодцов.
– - Ну так, соответственно имеющимся у него данным.
– - А я думаю, -- волнуясь и путаясь проговорил Молодцов, -- что и поэзия и искусство должны вести человека в одну сторону, помните Пушкина: 'И долго буду тем народу я любезен, что чувства добрые в них лирой пробуждал'. Вызывать чувства только добрые, а поэтому задача для всякого поэта должна быть направлена в сторону увеличения в человеке добра, приближения его к истине.
