он ее как-нибудь случайно. И когда он встречал ее, то весь расцветал, на лице у него появлялась радостная улыбка. Она тоже отвечала ему на улыбку улыбкой и ни разу не проходила мимо него, не кинувши ему какого-нибудь словечка. Он подхватывал это словечко и отвечал ей в свою очередь. Таким образом они сближались все больше и больше.
Прошло с неделю. Однажды вечером семья профессора вся куда-то разбрелась, а на даче осталась одна прислуга. Она расположилась, с самоваром на воздухе, под тощими березками около черного крыльца. Гаврила в это время шел мимо. Пожелавши приятного аппетита, он услышал приглашение: 'Милости просим'. Он ответил: 'Кушайте на здоровье'. Но его стали звать за стол. Гаврила так обрадовался этому, что не сразу выразил согласие. Вера повторила приглашение с некоторою настойчивостью; тогда Гаврила подошел к столу и уселся. С каким удовольствием он принялся за этот чай! За столом были Вера, кухарка -- тощая, с длинным лицом и бледными губами пожилая женщина, -- и няня, деревенская баба лет под тридцать, разъевшаяся на московских харчах. Все они были в веселом настроении -- шутили, смеялись. Мало-помалу это настроение передалось и Гавриле, и он тоже стал веселый, шутливый. Кухарка рассказала, как она раз попала впросак. Это было, когда она жила в деревне. Сеяла она со свекром озимое. Свекор ходил с севалкой, а она бороновала. Лошадь была кобыла, с жеребенком. Жеребенок отбился от матери и убежал. Она думает, не забежал бы куда, как бы его позвать. А у свекра не хватило семян. Он кричит ей с конца полосы, чтобы она захватила ему с другого конца ржи. А кухарка подумала, что он заставляет ее ржать, чтобы позвать жеребенка. Она остановила лошадь и кричит: 'Шешка! шешка! И-и-го-го!' Свекор махает ей рукой и во все горло кричит: 'Ржи давай, ржи!' А она, не разобравши, выводит свое: 'И-и-го- го!'
Все этому очень смеялись. После этого рассказал анекдот Гаврила про одного плотника. Работал плотник в чужой деревне. Деревня была староверческая. Никогда плотник не видал староверческой службы, и захотелось ему поглядеть. Он и говорит хозяину: сведи, говорит, меня к себе в моленную. Хозяин согласился. 'А что я, -- спрашивает, -- там могу делать?' -- 'Да што наши, то и ты'. Вот пришли они в моленную. Началась служба, и в одном месте все, что были, повалились ниц. Растянулся и плотник. А у него в это время у кафтана подол заворотился. Один старовер заметил это и дернул его сзади за кафтан. Плотник думает: 'Меня сзади дергают, надо, значит, и мне дернуть', -- протянул руку, а впереди какая-то баба лежала. Он ее за юбку! А баба брыкнула ногой и задела его по носу. Плотник брыкнул заднего. Тот поднялся да ему в сугорбок. А плотник кулаком бабу. Та заблажила. Все повскакали с ног и бросились на плотника. Плотник еле ноги убрал.
Все смеялись пуще прежнего. У Веры даже слезы заблестели на глазах. Она так умильно стала поглядывать на Гаврилу и так потчевала его, что няня заметила ей:
– - А ты не очень глаза-то на него пяль, а то твой страдатель узнает -- не похвалит.
– - Какой такой мой страдатель, что ты мелешь? -- вся вспыхнув, проговорила Вера и изменилась в лице.
– - Ну, вот -- какой. А ты словно не знаешь! Что хитрить-то!
– - Пустяки городишь! Никакого у меня страдателя нету, -- тем же тоном проговорила Вера и совсем сконфузилась.
Гаврила тоже сразу осекся. Вся веселость его исчезла, как будто ее и не бывало. Кухарка и няня попробовали было поддержать прежнее настроение, но у них ничего не вышло. Гаврила с трудом допил налитый ему чаем стакан и, вдруг поднявшись с места, стал прощаться со всеми.
Этот вечер Гаврила провел очень нехорошо.
'Так у ней есть другой, -- думал он. -- Как же она говорила, что у ней ни подруги, ни друга? Стало быть, она ему врала. Ах, какие эти девицы обманщицы! Чего ради ей было мне врать? Подурачить меня хотела? Пусть, дескать, пострадает, а потом я ему кукиш покажу? А я-то, дурак, растаял и подумал незнамо что! И зачем я сам себя в беспокойство ввел?'
И в таких думах он провел весь вечер. На утро он проснулся словно в угаре. В нем даже не ожило, как прежде, сердце, когда он проходил мимо профессорской дачи. Когда он увидал в этот день Веру, ему не захотелось ей улыбнуться, и он прошел мимо, понурив голову и лениво приподняв картуз. Она тоже с смущенным видом прошмыгнула мимо него, проговорила: 'Здрассте!' -- и больше ничего.
Вечером этого дня Гаврила лежал у себя в каморке и, чувствуя на душе вчерашнюю тяжесть, опять думал невеселую думу. Вдруг дверь дворницкой отворилась, и на пороге показалась Вера.
– - Вот вы где живете-то, а я давно собиралась поглядеть, да все случая не выходило.
Гаврила весь затрепетал. Он мгновенно вскочил на ноги и не знал, ни что ему делать, ни что сказать, а только вытаращил глаза и уставился ими на Веру.
– - Что глядите. Или не узнаете? -- улыбаясь, проговорила Вера.
– - Как не узнать! Я очень обрадовался, язык даже отнялся, -- проговорил Гаврила, силясь улыбнуться.
– - Чему же обрадовались? Долг платежом красен: вчера вы у нас были, а нонче я к вам пришла.
– - Покорнейше благодарим! Чем же угощать вас?
– - Ничем не надо. Вот пустяки!
– - Нет, нельзя.
– - Глупости, разве за угощением друг к дружке ходят? Я пришла просто поглядеть, как вы живете.
– - Нечего у меня глядеть! Я живу один, сиротой, никого у меня нет.
– - Так кого ж вам -- прислугу надо?
– - Не прислугу, -- проговорил Гаврила, подставив гостье табурет.
– - Так кого же, подругу? Заводите: нашей сестры в Москве много.
– - Легко это сказать! -- вздохнув, проговорил Гаврила; потом взглянул на Веру, уселся сам на табурет и спросил: -- А что, вы замуж не собираетесь?
– - Нет, -- сказала Вера, взглянула на него и улыбнулась.
– - Отчего же?
– - Охота себя кабалить! Еще какой муж попадется; попадется пьяница: он тебя, не доживя веку, иссушит.
– - Можно хорошего выбрать.
– - Как его выберешь-то? В него не влезешь.
И Вера почему-то совсем рассмеялась. Чем дальше, тем она становилась веселей.
– - Я век в девицах останусь, а под старость в монастырь пойду, -- продолжала она и встала с места, оправила на себе платье и вдруг запела:
Надену черно платье -- в монашки я пойду.
Любила я, страдала я, а он, подлец, сгубил меня.
Гаврила почувствовал, как к горлу его что-то подступает. Он встал, близко подошел к Вере и нетвердым голосом проговорил:
– - Какая вы веселая! Глядя на вас, завидки берут.
На щеках у Веры выступил румянец, и она тоже изменившимся голосом проговорила:
– - А то как ты быть? Успеем еще повеся нос-то находиться, будет время.
И она вдруг махнула Гаврилу рукой по лицу и громко рассмеялась.
– - Это ты что же? У меня же в гостях да меня же и обижаешь, -- проговорил Гаврила, оскалив зубы, и, совсем забыв свою политичность, своими сильными руками обнял Веру.
Она слегка взвизгнула и снова громко засмеялась.
– - Оставь, медведь!
– - Нет, не оставлю!..
