'Сознаться разве?' -- мелькнуло у ней в голове, но, взглянув на Филиппа, заметила, что тот так страшно глядит на нее, что она поняла, что он исполнит свои угрозы, и прикусила язык, не зная сама что промямлила она на вопрос свекрови и отвернулась от нее.
Филипп нарочно весь день вертелся в избе и не оставлял баб с глазу на глаз. Когда же вечером приметил, что Ольга боится выдать тайну, ободрился и сказал сам себе:
'Ну, теперь уж вовсе моя будешь', -- и ухмыльнулся себе в бороду.
Ночью он опять пошел к ней и уже мягче обошелся. Он говорил ей:
– - Ну, чего ты, дура, противишься, чего боишься? Плюнь ты на все, никто не узнает: все шито да крыто будет. А что насчет ответа, так кто же ноне без греха?.. Да и до смерти далеко: авось покаяться успеешь… Право, лучше покорись, тебе же лучше будет: всего, что твоя душенька захочет, того и требуй от меня. Наряду, коли хошь, куплю, на работе облегчать стану. Право слово… А то на-ко, вздумала брыкаться, пугать, глупая ты, думаешь, тебе поверит кто? Отрекусь, скажу: рехнулась ты, вот и все. За порченую еще прослывешь. А мужу если повинишься, все равно хорошего не жди… потому скажет: баба всегда в таком разе виновата… Не поддайся сразу, так не вышло бы того… А мне-то он ничего и сделать не может… Так-то, голубушка, -- продолжал он, -- как ни вертись, а грех наш сообща, это я даже очень понимаю, так уж давай вместе и нести его, вместе и концы хоронить. Так-то лучше будет.
С тех пор Филипп уже не отставал от снохи. Он зажил с ней, как с женой. Днем на работе он ухаживал за ней, помогал в работе, норовил даже заигрывать и ластиться к ней, когда старухи не было вблизи. Но Ольга неласково принимала его заигрыванья, нет-нет да и прикрикнет на него или так отпихнет или огреет чем попало. 'Отойди, постылый, не наводи на грех', -- скажет, и он отходил, посмеиваясь. Он знал, что эта смелость у ней только днем, что ночью он опять на своем поставит, потому что она боится его больше, чем он ее. Но чем дальше, тем настойчивее он становился в своих ласках, ему уже мало того было, что завладел ее телом, ему хотелось и душу ее заполонить. 'Пожалей ты меня, -- говорил он, -- полюби хоть на короткое времечко. Вот по осени вернется твой Андрюшка, ты с ним наживешься, а теперь хоть бы малость меня приласкала. Ведь я как тебя люблю-то. Разве придется мужу твоему так любить? Он тебя еще ценить-то как следует, сопляк, не умеет. Если бы у меня такая жена-то была бы… я бы тогда, кажись, на что хошь за нее пошел бы'.
Ольге такие речи не всегда противны были, ей приятно было видеть, как мужик увивается вокруг нее, и она иногда улыбалась, глядя на него. Но только редко: кроме того что он противен ей был, она боялась, как бы люди не узнали ее тайны. При одной мысли об этом сердце у ней замирало и по коже мороз ходил.
Но как ни старались они скрыть свой грех от людей, мало-помалу люди стали догадываться, что между Филиппом и молодухой дело неладно. Сам того не замечая, Филипп и голосом и взглядом выдавал себя, когда говорил что снохе. Он всегда как-то слащаво улыбался, щурил глаза, и всюду ходил по пятам за ней… А молодуха с лица спала, ходила невеселая, сумрачная, и ни прежних песен, ни прибауток от нее не слышно было. Нашлись любопытные кумушки, которые стали зорко следить за ними. Видели раз, как она его кнутовищем огрела, и он отпрыгнул от нее усмехаясь, видели, как на работе он услуживал ей во всем, ровно мальчик на послугах. 'Не прислало это как-то старику', -- шептались между собою они и покачивали головами…
Между тем Андрей жил себе в Москве и ничего не подозревал. С тех пор как проводил он жену после пасхи, недели три пришлось ему пожить в суете. Потом подошел май месяц, и стали сначала жильцы, а потом хозяева на дачи выезжать -- и поубавилось у него дела.
'Вот кабы так на праздниках было, -- думает Андрей, -- вот бы хорошо, а то избегаешья как собака, покою не знаешь'.
И он чуть не по целым дням то в каморке валялся, то за воротами торчал.
Как-то раз под вечер вышел Андрей за ворота и сел на лавочку. Немного погодя к нему подошел один человек с котомкой и остановился. Взглянул на него Андрей и обрадовался: человек был знакомый, их, барановский, видно, побывать к кому в Москву пришел. Поздоровался с ним Андрей и повел в свою каморку, потом опять вышел за ворота и мигом вернулся с водкой и закуской. Потом он поставил самовар и стал потчевать земляка.
– - Вот хорошо, что ты зашел-то, -- говорил земляку Андрей. -- Я очень рад, а то что-то из дома вестей нет. Ну, как они там поживают?
– - Ничего, живут помаленьку, -- отвечает земляк не совсем охотно.
– - С работой-то управились? -- опять спросил Андрей.
– - Управились, только огород остался.
– - Ну, слава богу, -- сказал Андрей весело. -- Теперь можно жене наказать, чтобы приехала на троицу.
– - Что ж, не худо, если отец отпустит, -- сказал земляк.
– - Чего ж ему держать ее, коли делов нет?
– - Кто его знает там, что впятится в голову старику, -- скажет не езди, вот и все.
– - Ну, наш не такой, кажись, этого не скажет, -- молвил Андрей, не понимая загадочных слов земляка.
– - Не такой! Толкуй, брат, еще почище кого другого. Скажет: праздники одному скучно будет -- ну и не пустит, -- не глядя на Андрея, проговорил захмелевший земляк.
Вспыхнул Андрей.
– - А она-то что же, развеселит его, что ли? -- сказал он, и сердце его тревожно забилось.
– - Все может быть, и повеселит, и позабавит, -- продолжал земляк.
Андрей молчал, он сидел весь красный, тяжело переводя дух. Земляк взглянул на него в упор и проговорил:
– - Ты, я вижу, парень, ничего не знаешь, не слыхал разве, какие дела дома творятся?
– - Ничего не слыхал, -- молвил Андрей с усилием.
– - Ведь отец-то твой жену у тебя отбил, живет с ней.
– - Что ты?! -- вскрикнул Андрей и вскочил с места…
– - Ей-богу, правда, все село знает.
У Андрея подкосились ноги, он грохнулся на скамью и схватился за голову. Перед глазами у него все завертелось, помутилось. А земляк, не замечая этого, рассказывал ему, как один мужик застал их в лесу. Андрей слушал это, и страшная злоба душила его, он весь затрясся и заскрежетал зубами.
– - Неужели все это правда! -- хрипел он. -- Да как это? Что они выдумали-то? У-у, проклятые! Окаянные!.. Убить их мало!
Глаза его налились кровью, лицо исказилось, дыханье в груди шибко сперлось. Он грохнулся головой на стол и пуще прежнего затрясся и зарыдал, как малый ребенок.
Земляк испугался и стал его уговаривать.
– - Что ты, бог с тобой! Чего так убиваешься? Слезами горю не поможешь.
Андрей все плакал.
Выплакался Андрей, сделался поспокойней, отер он лицо и проговорил:
– - Да что же это они сделали-то? Ждал ли я от них этого? Ведь он-то, он-то -- отец родной! О-о!!!
Опять лицо его исказилось, крепко сжал он кулаки и встряхнул ими.
Земляк, увидав, какое действие произвели слова его, жалел уж о том, что и рассказал-то. Он долго сидел понурив голову, потом встал и начал собираться. Андрей, заметив это, проговорил:
– - Вот что, брат, скажи ты там, дома, чтобы жена ко мне беспременно на троицу приехала, я с ней тут поговорю.
– - Что ж, пожалуй, мне все равно, -- промолвил земляк.
– - Потрудись, пожалуйста.
– - Ладно, будь спокоен.
