— Ноу проблем, — сказал Нюма, — пусть проверяет.
Мистер Вацлав пролепетал что-то на своем языке. Чапа сказал:
— Он спрашивает, чего здесь время терять, может, сразу поедем к коллекционеру?
На что Нюма возразил:
— Побывать в «Гамбринусе» и не хлебнуть пива — это противоречит традициям заведения. Чапа перевел на югославский язык. Капитан и мистер Вацлав согласились. Пробыв некоторое время в «Гамбринусе» и выпив по бокалу, веселая компания покинула гостеприимный паб. Поднявшись по истертым не одной тысячей ног ступеням, они вышли на улицу и, сев в Нюмину машину, поехали к художнику.
Мастерская Митрича находилась в живописной части города. Приютилась она под крышей старинного здания, и дорога к ней пролегала по винтовой деревянной без перил лестнице. Проделав такой нелегкий и опасный путь, четверка любителей прекрасного остановилась перед железной дверью. На ней умелой рукой был намалеван человеческий череп с перекрещенными костями, вокруг были нарисованы красные молнии и пугающая надпись «Не влезай — убьет». Такой своеобразный вход в электрощитовую. Нюма постучал по рисунку условным стуком. Послышался звук отодвигаемых засовов, и металлическая дверь отворилась.
Открывший был мужчиной солидной внешности. Одет он был со вкусом, элегантно. Темный костюм, белая рубашка и бабочка, а также туфли на высоком каблуке, превратили Митрича из бедолаги в респектабельного господина. Нюма не зря провел сегодняшний день. Заехав домой позавтракать, он опустошил свой гардероб. И поехал к художнику. И теперь Митяй Иванович был облачен в один из лучших его костюмов. Но сперва они сделали большую работу. Навели порядок в мастерской, а затем проделали путь от бани к парикмахерской. Там знакомый парикмахер навел лоск на художника. Митрич давно не был у парикмахера. Его волосы и борода представляли жалкое зрелище. Требовалось срочное вмешательство ножниц мастера. Стилист Аркаша в замысловатом танце вертелся вокруг своего подопечного в течение нескольких часов. Танец его не прошел даром. За укладку, маникюр, стрижку и частичное бритье старика, посредник дал мастеру червонец. Нюма был доволен результатом работы парикмахера: Митрич изменился до неузнаваемости. Из загнаного пьянством в угол существа он превратился в довольного жизнью человека. По крайней мере, по виду. От него несло хорошим парфюмом. Единственное что огорчало, Нюму — это обувь. Она была на два размера больше, но эта проблему они быстро решили с помощью ваты, подложенной в носки туфель.
Жестом пригласив гостей в мастерскую, Митрич повел всех в комнаты. Высокие стрельчатые окна с разноцветными витражами располагались на дальней стене. И когда на улице был ясный день, на паркете выкладывался причудливый узор. Но в данный момент на дворе наступили сумерки, и иностранцы не могли полюбоваться этим великолепием. По обе стороны от окон, на стенах в деревянных рамах висели копии с известных полотен, выполненные по госзаказу, и различные этюды Митрича. Чтобы скрыть убогость помещения, комната была погружена во мрак. Игрой света и тени выгодно были освещены только художественные произведения. Свет падал на них, исходя от театральных софитов, что придавало полотнам особенно благородный вид.
Мистер Вацлав начал прохаживаться между ними с видом знатока. Водрузив на нос очки, он переходил от одного полотна к другому. То приподнимая очки, то опуская на кончик носа, а то морщась и поглаживая свою бороду или поцокивая языком, он приступил к осмотру шедевров. Картин было десятка два: Сезан соседствовал с Рерихом, Ван Гог с Врубелем, Васнецов с Айвазовским… Чапа при виде такого количества художественных произведений аж чертыхнулся. Только русский человек при виде красивой картины может материться от восхищения. Капитан тоже был поражен коллекцией. Митрич чувствовал себя хозяином. Он прохаживался с довольным видом, рассказывая о картинах. Заложив одну руку за спину, как вождь народов тов. Сталин, покуривал трубку. Хороший понт — дороже денег. На иностранцев он призвел сильное впечатление. Вдруг Митрич сказал:
— Отгадайте русскую загадку: 18 ног, 6 голов, 3 хвоста и 5 мужских половых признаков, — Чапа перевел на югославский язык. Иностранцы задумались. Нюма тоже стал ломать голову. Вот если взять похожую загадку 12 ног — 15 копеек, то здесь все понятно — три поросенка. Это должно быть тоже количественная загадка, размышлял он.
— Ну что, сдаетесь? — спросил Митрич. Иностранцы закивали головами. — А отгадка у вас перед носом, — сказал Митяй Иванович, показав на копию картины Васнецова — «Три богатыря».
Мистер Вацлав подошел к картине и пересчитал людей и животных, изображенных на ней. Он сказал: — Не получатца. Три мэн, три коня.
— Сам ты конь. — Подняв палец многозначительно вверх, решив блеснуть познаниями в английском языке, Митрич произнес: — Хорсвумэн, по-нашему кобыла, — после этого Митяй Иванович указал на транспорт Алеши Поповича и рассмеялся, обнажив во всю щербатый рот с зубами испорченными чифирем. Но югославы этого не заметили, так как все их внимание было приковано к картине.
— А это сколько? — сказал капитан, остановившись у врублевской иконы.
— Это бесценно, — сказал Митрич, — это же Врубель.
— Сколько? — переспросил мистер Вацлав.
— Картины не продаются, — отрезал Митяй Иванович.
Эта сцена напомнила Нюме анекдот, ходивший в народе. При осмотре Третьяковской галереи, остановившись перед красивой картиной, Брежнев произнес: «хороший художник». — «Это же Врубель, Леонид Ильич» — сказали ему. Причмокнув, генсек сказал: «В рубль — красивая картина и недорого». Правда это или вымысел, кто его разберет, ведь анекдоты чаще всего берутся из жизни, а затем приобретают лаконичную форму в народе.
Так, переходя от одного художества к другому, слушая рассказы и прибаутки Митрича, зарубежные гости добрались до подлинника Айвазовского. У переправляемого шедевра эксперт Вацлав задержался дольше обычного. Вытащив из кармана футляр, а из него лупу, он приставил ее к окулярам и приступил к тщательному осмотру; трогал картину руками, нюхал, при этом не уставал повторять: «Добре, вери гуд». Наконец осмотр был окончен. Капитан и компаньон отошли пошушукаться. Затем состоялась общее совещание. Братишек согласился на сделку, а доставку картины на судно Нюма с Чапой взяли на себя.
Глава 6
Чтобы не привлекать внимание извне, освещение в стандерсе было аварийным. Света было явно недостаточно. Поэтому капитан подсвечивал фонариком мистеру Вацлаву, который навис над картиной, проводя вторичную экспертизу подлинника. Таращась сквозь двойные линзы своих очков с неусыпной бдительностью Аргуса, вытащив из бархатного футляра с надписью на крышке по-немецки «Цейс» большую увеличительную лупу, он начал выискивать доказательства того, что это полотно принадлежит кисти великого мариниста. Ведь так описать изменчивую душу моря мог только такой гений, как Айвазовский. О своем творческом кредо художник говорил: «Человек, одаренный памятью, сохраняющий впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником никогда. Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры. Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта…»
«Здесь на корабле, без спешки, можно гораздо тщательнее изучить полотно» — думал мистер Вацлав. Одно дело — исследовать висящую в раме картину, а совсем другое — проводить экспертизу холста. Ведь картину Нюма доставил на пароход, спрятав ее в пожарный рукав. Этот шланг, скрученный в бухту, был перекинут через плечо его зеленого комбинезона. Вытащив из горловины шланга сверток, посредник развернул его, затем полотно разложили на столе. Иованович решил еще раз убедиться в подлинности, и мистер Вацлав приступил к работе. Как зоркий коршун в полете, он распластался над картиной и глазами, словно рентгеном, прощупывал каждый дюйм шедевра. Нервно теребя пальцами уголки ткани, пытался определить возраст холста, а также старался найти изъян в автографе художника. С подозрением автографе художника. С подозрением он искоса поглядывал на Нюму, не нервничает ли тот. Но тот был
