завершения. Правительство должно быть не политической единицей, а экономической, то есть управлять делами, а не приказывать. Вознаграждать надо пропорционально полезности для общества, и тогда деньги пойдут активным работникам заводов и фабрик, а не ленивым наблюдателям. Сен-Симон призывает не к революции и даже не к социализму в нашем понимании слова. Его проповеди - одновременно и панегирик индустриальному способу организации жизни и протест против общества, где сторонним наблюдателям достается большая часть производимого продукта.
При этом он ни словом не обмолвился о путях решения проблемы; поздние сенсимонисты пошли дальше своего лидера и потребовали отмены частной собственности, но этого было явно недостаточно для внятной программы социальных преобразований. Религии труда не хватало достойного катехизиса; что толку указывать на вопиющую несправедливость в распределении богатства, если нельзя посоветовать ничего путного желающим ее исправить.
Возможно, именно отсутствием подобной программы надо объяснять успех человека, бывшего полной противоположностью Сен-Симону. В отличие от захваченного грандиозной идеей дворянина, Шарлем Фурье владела страсть к мелочам. Как и Сен-Симону, наш мир казался ему страшно беспорядочным, но предложенное им лечение было прописано вплоть до деталей.
Сен-Симон был искателем приключений в жизни; с Фурье все приключения случались в воображении. Мы знаем о нем не много. Он родился в 1772 году в семье купца из Безансона и почти всю жизнь служил в торговых домах. В каком-то смысле он не совершил никаких поступков, даже не женился. Он знал лишь две страсти: цветы и кошки. Нас интересует конец его жизни, когда он в своей маленькой комнате терпеливо ожидал визита какого-нибудь крупного капиталиста, который профинансирует его планы по изменению мира. Этот мелкий торговец писал: 'Я в одиночку одолел двадцать столетий политического бессилия, и за объяснением причин своего безграничного счастья нынешние и грядущие поколения будут обращаться тоже ко мне'. На его плечах лежала такая ответственность, что он не мог позволить себе пропустить появление назначенного судьбой спасителя-капиталиста с мешками денег наперевес. К нему так никто и не пришел.
Фурье, говоря деликатно, был эксцентриком. Если называть вещи своими именами, он совсем съехал с катушек. Этот человек жил в мире собственных фантазий: считал, что нашей планете отпущено 80 тысяч лет жизни, 40 тысяч лет подъема и столько же - упадка. Посередине (забудем об арифметике) лежали 8 тысяч лет Апогея Счастья. По Фурье, мы живем в пятой из восьми стадий подъема, продравшись сквозь Смятение, Дикарство, Патриархальность и Варварство. Впереди лежали эпохи Гарантированности (недурное пророчество) и Гармонии. Но стоит нам достичь высшей точки, как ветер переменится, и человечество начнет нисхождение - обратно, через недавно пройденные стадии.
Впрочем, во время нашего продвижения вперед по эпохе Гармонии все и правда начнет меняться: над полюсом появится Северная Корона - она станет нагревать полюс и выжмет из него мягкую росу, океан наполнится лимонадом, шесть новых лун заменят прежнее светило. Возникнут новые виды животных, куда лучше приспособленные к жизни в Гармонии: антилев, спокойная и крайне услужливая тварь, антикит, который станет вести корабли, а также антимедведь, антижуки и антикрысы. Продолжительность человеческой жизни составит сто сорок четыре года, причем первые сто двадцать лет будут посвящены исключительно утолению потребности в сексе.
Все это плюс точнейшие описания обитателей других планет позволяет считать Фурье сумасшедшим. Возможно, он и был таковым. Но в современном ему мире этот чудак видел не только ужас и лишения, но и указания на способ полной реорганизации общества.
Его рекомендации отличались необыкновенной четкостью. Общество должно быть разделено на фаланстеры - от французского слова
Конечно, каждому придется работать хотя бы по несколько часов в день. Но все будут заняты только тем, что им по-настоящему нравится, а значит, никто не станет отлынивать. Таким образом, проблема грязной работы решалась очень просто - достаточно спросить, кто
Все предприятие будет выгодным до неприличия - норма прибыли достигнет 30%. Новея полученная прибыль будет общей: 5/12 отойдет работникам, 4/12 - собственникам капитала, а остальное поделится между наиболее 'талантливыми'. Вчерашние работники будут с радостью приняты в ряды совладельцев предприятия.
Какими бы диковинными и фантастичными они ни были, фурьеристские идеи завоевали определенную популярность даже в той цитадели практичности и здравого смысла, коей всегда были Соединенные Штаты. В определенный момент в стране насчитывалось более сорока фаланг, а если прибавить оуэновские селения и разнообразные религиозные общины, получится по меньшей мере сто семьдесят восемь утопистских сообществ, в каждое входило от пятнадцати человек до девяти сотен.
Члены отдельных коммун разительно отличались друг от друга: одни были набожными - другие нечестивыми, одни целомудренными - другие распущенными. Одни группы управлялись капиталистами, в то время как в других царила анархия. Назовем Трамбэлловскую фалангу в Огайо и Новые Времена на Лонг-Айленде. Были и Онейда, Брук Фарм, Новая Икария, а также весьма любопытная Североамериканская фаланга в Нью-Джерси, которой удалось просуществовать с 1843 по 1855 год, а затем уже в качестве наполовину гостиницы, наполовину коммуны протянуть до 1903-го. Здесь, как ни странно, родился литературный критик Александр Вулкотт.
Ни одной из коммун мечты не Удалось пустить корни. Подобные идеальные конструкциии не способны противостоять порокам остального мира, к тому же из всех предложенных утопистами способов переустройства общества фаланги находились дальше всего от реальности. Это правда, но именно поэтому фаланги так увлекали людей. Если бы мы могли жить в фалангах, то вряд ли отказались бы от такой возможности. Фурье с убийственной точностью указал на недостатки нашего мира, но его рецепты содержали слишком много неземных ингредиентов, чтобы излечивать болезни простых смертных.
Не кажутся ли эти утописты обычными чудаками? Бесспорно, они были мечтателями, но, как говорил Анатоль Франс, без мечтателей человечество до сих пор жило бы в пещерах. Все они были в той или иной мере охвачены безумием: даже Сен-Симон со всей серьезностью рассуждал о вероятности прихода бобров на смену людям в качестве самых разумных животных. В любом случае утописты заслуживают нашего интереса не потому, что они были эксцентриками, и не в силу богатства и привлекательности их фантазий. На них стоит обратить внимание, потому что они были крайне храбры, а чтобы оценить масштабы такой храбрости, нужно как следует оценить и понять интеллектуальный климат, в котором они существовали.
Мир, где они жили, не только был грубым и жестоким, но и выставлял свою жестокость напоказ под видом экономических законов. На рубеже XVIII и XIX веков знаменитый французский финансист и государственный деятель Неккер говорил: 'Если вдруг удастся обнаружить еду противнее хлеба, но в два раза превосходящую его по питательным свойствам, люди станут принимать пищу раз в два дня'. Подобное заявление может показаться издевательским, но в нем, бесспорно, была внутренняя логика. Грубым был сам мир, а не населявшие его люди. Почему? Дело в том, что он управлялся экономическими законами, а с ними спорить трудно или невозможно; они просто есть, и жаловаться на принесенные ими несчастья также
