Философы от мира сего

бесполезно, как пенять на отливы и приливы, сидя на берегу моря.

    Законов имелось совсем немного, но они не подлежали обсуждению. Мы уже видели, как Адам Смит, Мальтус и Рикардо сформулировали экономические законы распределения. Они объясняли не только то, как производимый обществом продукт распределялся на самом деле, но и то, как он должен быть распределен. Законы указывали, что прибыли обязательно выравниваются под влиянием конкуренции, рост заработков ограничен ростом населения, а с разрастанием общества все больший доход отходит землевладельцу в виде ренты. И точка. Такой итог не обязательно всем нравится, но он лишь естественное следствие внутреннего устройства нашего общества: здесь нет места манипуляциям и козням отдельных личностей. Экономические законы напоминали законы гравитации, и сопротивляться тем и другим было одинаково бессмысленно. Вводный курс по экономической теории утверждал: 'Сто лет назад они (экономические законы) были доступны лишь мудрейшим из людей. Сегодня все впитывают их с молоком матери, и единственная сложность заключается в том, что они излишне просты'. 

     Неудивительно, что утописты доходили до таких крайностей. Да, законы казались неоспоримыми, но жизнь в том обществе, которым они повелевали, было едва ли возможно выносить. Утопистам ничего не оставалось, как, набравшись храбрости, заявить во всеуслышание, что вся система должна измениться. Если это называется капитализмом, говорили они, кивая в сторону прикованного к станку Роберта Блинкоу, позвольте нам жить по-другому - соблюдая моральные кодексы, будь то в Кооперативных селениях или в курортной атмосфере фаланг. Реформаторский порыв утопистов - а мы познакомились лишь с маленькой их частью - шел от сердца, но не от рассудка.

     Отчасти по этой причине мы и называем их утопическими социалистами. 'Утопия' была не только стоявшим в конце пути идеалом - она определяла и способ движения. В отличие от коммунистов они искренне пытались убедить представителей высших слоев общества в том, что изменения общественного порядка пойдут тем на пользу. Коммунисты обращались к массам и призывали в случае необходимости применять для достижения своих целей насилие; социалисты же искали последователей среди таких же, как они, - интеллигентов, мелкой буржуазии, свободомыслящих представителей среднего класса и склонных к рефлексии дворян. Даже Роберт Оуэн рассчитывал открыть глаза своим приятелям-владельцам фабрик.

     Обратите внимание, что мы зовем этих людей утопическими социалистами, как бы подчеркивая, что они были экономическими реформаторами. Искатели Утопии возникли еще во времена Платона, но обращать внимание на экономическую составляющую, помимо политической, они стали лишь после Французской революции. Ну а раз колыбелью всех ужасов, с которыми они боролись, был ранний капитализм, они вполне предсказуемо ополчились на частную собственность и погоню за личным богатством. Лишь единицы задумывались о возможности реформ в рамках существовавшей системы - в те времена появлялось первое, очень расплывчатое трудовое законодательство, а слабые реформы, которые с большим трудом удавалось провести, не встречали особой поддержки. Утопистам было мало реформ, они требовали прихода нового общества, где императив 'полюби ближнего своего' придет на смену примитивному обогащению каждого за счет другого. Краеугольным камнем прогресса человечества станут общинная собственность и совместное владение.

     В искренности утопистов не стоит сомневаться. И все же утопистам с их прекрасными намерениями и выстроенными по зову сердца теориями не хватало уважения окружающих. Им была необходима поддержка человека, который всей душой был бы на их стороне, но при этом не позволял бы сердцу брать верх над разумом. Такой человек обнаружился в результате крайне странного процесса - окончательного обращения в социализм самого выдающегося, по общему мнению, экономиста той эпохи, Джона Стюарта Милля.

     Все персонажи этой главы были довольно странными людьми, но, пожалуй, Дж. С. Милль[103] заслужил эту характеристику как никто другой. Его отец Джеймс Милль - историк, философ, автор многочисленных очерков и близкий друг Рикардо и Иеремии Бентама - был одним из выдающихся умов начала девятнадцатого столетия. Джеймс Милль имел определенное мнение почти обо всем, и особенно об образовании. Фантастическое преломление эти мнения получили в голове его сына, Джона Стюарта Милля.

    Джон Стюарт Милль родился в 1806 году. В 1809-м (да, именно так, а не в 1819-м) он начал изучать греческий язык. К семи годам он прочел большинство диалогов Платона. На следующий год приступил к освоению латыни, параллельно проглотив Геродота, Ксенофонта, Диогена Лаэртского и - частично - Лукиана. В период с восьми до двенадцати лет он одолел Вергилия, Горация, Ливия, Саллюстия, Овидия, Теренция, Лукреция, Аристотеля, Софокла и Аристофана, а также овладел геометрией, алгеброй и дифференциальным исчислением. Он успел написать историю Древнего Рима, краткую историю Древнего мира, историю Голландии и немного стихов. 'Я никогда не писал на греческом, даже в прозе, и лишь чуть- чуть - на латыни, - сообщал он на страницах своей знаменитой 'Автобиографии'. - Дело не в том, что мой отец недооценивал важность подобных занятий... на них просто не оставалось времени'[104].

     В зрелом возрасте - двенадцати лет - Милль приступил к изучение) логики и погрузился в работы Гоббса. К тринадцати он произвел на свет полный обзор всех достижений в области политической экономии.

     Это было странное, а по нашим меркам и просто ужасное воспитание. Выходных не было, 'ведь они могли отбить навык работы и привить вкус к праздности'[105], не было друзей, как, впрочем, и осознания, что применяемые в его образовании и воспитании методы существенно отличаются от общепринятых. Потрясает не то, что впоследствии Милль создал великие труды, - поразительно, что ему вообще удалось остаться цельной личностью. На третьем десятке с ним и правда приключился нервный срыв: тонкий и деликатный мир работы и интеллектуальных усилий, с ранних лет бывший его единственным прибежищем, внезапно показался пустым и перестал радовать. В то время как остальные юноши открывали для себя красоту, присущую мыслительной деятельности, бедняга Милль свыкался с тем, что красивой может быть красота как таковая. Некоторое время он боролся с охватившей его меланхолией, затем взялся за чтение Гёте, Вордсворта и Сен-Симона, людей, уделявших сердцу не меньше внимания, чем его отец - голове. И тут он встретил Гарриет Тейлор.

     К сожалению, вместе с ней он встретил и мистера Тейлора. Но это было уже не важно; Гарриет и Милль полюбили друг друга и в течение двадцати лет переписывались, путешествовали и даже жили вместе - и все это (если верить их письмам) в абсолютной целомудренности. После смерти мистера Тейлора их уже ничего не сдерживало, и они поженились.

     Они были потрясающей парой. Гарриет (а затем и ее дочь Хелен) сопровождала Милля в его начавшемся слишком поздно эмоциональном перерождении; они открыли ему глаза на права женщины и, что даже важнее, на права человека вообще. Рассуждая о своей жизни уже после смерти жены, он так оценил их влияние на себя: 'Если кто пожелает, сейчас или потом, обратить внимание на меня и мои труды, он не должен забывать, что они были продуктом не одного разума и сознания, но трех'[106].

     Милль, как мы знаем, изучил всю доступную на то время политическую экономию к тринадцати годам. Труд всей его жизни, 'Основы политической экономии' в двух великолепных томах, увидел свет лишь тридцать лет спустя. Складывается впечатление, что все эти тридцать лет без остатка были посвящены сбору и обработке знаний, необходимых для написания подобной книги.

     Книга эта покрывает абсолютно все аспекты предмета: в ней идет речь о ренте, оплате труда, ценах и налогах и прочерчиваются пути, впервые открытые Смитом, Мальтусом и Рикардо. Но нет, перед нами не очередное изложение доктрин, к тому времени возведенных в ранг догм. На страницах этого труда содержится и открытие, важность которого, по Миллю, трудно переоценить. Как и многие великие догадки, эта была очень проста. Милль всего лишь заявил, что истинным предметом изучения экономической теории является не распределение существующего богатства, а производство нового.

     Его мысль действительно предельно ясна: экономические законы производства тесно связаны с природой. Труд оказывается более или менее производительным не случайно, да и такой феномен, как убывающая производительность земли, не является следствием чьей-либо прихоти или осознанного