Философы от мира сего

профессора Евгения Дюринга), - зиждется на том положении, что производство, а вслед за производством и обмен продуктов, служат основанием всякого общественного строя: что в каждом историческом обществе распределение продуктов, а с ним и расчленение общества на классы или сословия, зависят от того, как и что производится этим обществом и каким способом обмениваются произведенные продукты. Отсюда следует, что коренных причин социальных переворотов нужно искать не в головах людей, не в растущем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменении способа производства и обмена; другими словами - нее философии, а в экономии данной эпохи[121]

     Эти доводы не так-то просто отмести. Каждое общество, утверждает Маркс, построено на экономическом фундаменте - осязаемой реальности, с которой сталкиваются люди, пытаясь организовать добычу пропитания, одежды и крыши над головой. То, как они это делают, заметно отличается от общества к обществу и от эпохи к эпохе. Люди пасут скот, объединяются в ремесленные цеха или создают огромные промышленные производства. Но как бы они ни решали насущные проблемы, общество будет нуждаться в неэкономической надстройке - оно должно управляться законом, подчиняться правительству, вдохновляться религией и философией.

     Не стоит думать, будто надстройку можно выбрать случайным образом. Она должна очень точно соответствовать фундаменту каждого конкретного общества. Общины охотников не смогли бы функционировать в соответствии с законодательством промышленного общества, да и более продвинутые формы организации социума наверняка задохнулись бы под гнетом первобытных представлений о законе, порядке и управлении. При этом доктрина материализма не сбрасывает со счетов плодотворность идей и их роль как катализаторов исторических процессов. Она лишь утверждает, что мысли и идеи суть порождения среды, которую они намереваются изменить.

     Голый материализм отводит идеям роль пассивных спутников экономической деятельности. Такая ситуация не устраивает Маркса. Новая теория была не только материалистической, но и диалектической: она предусматривала изменения, сколь постоянные, столь и неизбежные; в этом потоке мыслей идеи, родившиеся в один период, создадут очертания периода грядущего. 'Люди сами делают свою историю, - замечал Маркс, комментируя осуществленный Луи Наполеоном в 1852 году переворот, - но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбирали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого'[122].

     И все же диалектический аспект его теории, обусловливавший ее внутренний динамизм, не был целиком подвластен взаимодействию идей и социальных конструкций. В этой игре участвовала еще одна очень важная сила. Менялся сам экономический мир; сдвигалась основа, державшая на себе надстройку из идей.

    Так, благодаря процессу политического объединения, разрозненные средневековые ярмарки начали потихоньку сплетаться между собой, и в результате на свет появился новый мир коммерции. На волне изобретений старая добрая ручная мельница была заменена паровой, и о себе заявила новая форма организации производства - фабричная. В обоих случаях менялось само устройство экономической жизни, а меняясь, оно вынуждало связанных с ним людей адаптироваться. 'Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, - писал Маркс, - паровая мельница - общество с промышленным капиталистом'[123].

     Как только подобное изменение происходило, в ход запускалась целая цепь преобразований. Рынок и фабричное производство были несовместимы с феодальным укладом жизни, даже несмотря на тот факт, что были им порождены. Для их должного функционирования требовались новые культурные и социальные условия. В итоге они сделали немало для появления последних, создав свои собственные классы: рынок воспитал новый предпринимательский класс, а фабрика родила на свет промышленный пролетариат.

     Охвативший все общество процесс изменения означал не просто столкновение передовых изобретений с отжившими свое институтами; на смену старым классам приходили новые. По Марксу, все общество делится на классы, объединяющие отдельных людей на основании их отношения к существующему производственному процессу. Экономические перемены могут нарушить это деление. Если изменяется организационная и техническая база производства - к примеру, фабрики уничтожают ремесленные цеха, - то и связанные с ними общественные отношения станут другими. Те, кто раньше были наверху, могут неожиданно для себя свалиться со своего пьедестала, уступив его вчерашним беднякам. Именно это и происходило в Англии во времена Рикардо: поднявшиеся на волне промышленной революции капиталисты угрожали поколебать проверенные временем позиции знатных землевладельцев.

     Конфликта трудно избежать. Теряющие могущество классы ополчаются на тех, кто идет вверх по социальной лестнице: феодал борется с поднимающим голову купцом, а цеховой мастер - с юным капиталистом.

     Историческому процессу нет дела до симпатий и антипатий. Пусть и постепенно, но условия меняются, и так же постепенно, но неизбежно, классы меняют свое положение. Вокруг бурлит жизнь, принося страдания многим людям, а на ее фоне происходит перераспределение богатства. Таким образом, история - это лишь картина бесконечной борьбы между классами за право обладания общественными сокровищами. Ну а поскольку общество постоянно испытывает технологические преобразования, от подобного рода посягательств не застрахован никто.

     Что сулила эта теория обществу времен Маркса и Энгельса? Она предрекала революцию, и революцию неизбежную. Ведь, если их анализ верен, капитализм содержит в себе производственные 'силы' и 'связи' - технологические и организационные основы, а также сложную конструкцию, вмещающую законы, политические права и идеологию. И если технологическая база находилась в движении, это не могло не сказаться на надстройке.

    Именно такими были взгляды Маркса и Энгельса в 1848 году. Экономической базой капитализма, обеспечивавшей его связь с реальностью, являлось промышленное производство. Надстройкой - система частной собственности, в соответствии с которой часть выпущенной обществом продукции отходила тем, кому принадлежал его колоссальный технический аппарат. И тут возникает конфликт: эти основа и надстройка просто не могут мирно сосуществовать.

     Почему? В основе промышленного производства товаров лежит крайне сложный процесс, с характерной для него большой степенью взаимозависимости участников, в то время как формирующий надстройку принцип частной собственности крайне индивидуалистичен по своей сути. Как следствие - надстройка и базис не ладили между собой: фабрики нуждались в планировании, а частная собственность не признавала его. Капитализм усложнился настолько, что ему требовались указания, а сами капиталисты держались за гибельную для них свободу.

     Результат оказался двояким. Во-первых, рано или поздно капитализм придет к самоуничтожению. Недостаток планирования в производстве ведет к постоянной дезорганизации экономической деятельности, к кризисам, спадам и неразберихе, их неизбежно сопровождающей. Система была слишком сложна, а потому все время выбивалась из колеи, теряла темп и производила слишком много одного товара, создавая дефицит другого.

     Во-вторых, капитализм, сам о том не подозревая, вырастит своего наследника. Капиталистические фабрики не просто предоставят техническую базу для социализма - рационально управляемого производственного процесса, - но и выдвинут хорошо обученный и дисциплинированный класс - побитый жизнью пролетариат, - который станет главной движущей силой новой системы. Природа капитализма такова, что он предрешит свой конец, а в процессе и выкормит главного врага.

     Это был блестящий исторический анализ. Он не только предвосхитил великие перемены, но и предоставил возможность оценить наше прошлое под совсем другим углом зрения. Мы привыкли к 'экономическому истолкованию' истории и способны невозмутимо принять к сведению переосмысление прошлого в терминах, скажем, борьбы зарождающихся коммерческих классов XVII века с аристократическим миром, важную роль в котором играли земля и происхождение. Но для Маркса и Энгельса это значило куда