первое подозрение о том, что он пойдет в колледж, промелькнуло у Веблена в тот момент, когда он трудился в поле; его собранные вещи уже лежали в экипаже.
Ему было семнадцать, и семья выбрала для него академический колледж Карлтона - аванпост культуры и просвещения восточного побережья, расположенный неподалеку от одного городка в Миннесоте, где и трудились Веблены. Торстейна отправили туда с прицелом на последующую карьеру лютеранского священника, и он очень скоро обнаружил, что Карлтон был воплощением религиозности. Надеждам приручить этот деятельный, мятежный ум, поместив его в атмосферу набожности, не суждено было сбыться. Как-то раз во время традиционных еженедельных чтений вместо привычных рассуждений о необходимости обращения язычников в истинную веру юный Веблен поразил присутствующих исполнением произведений с названиями 'Оправдание каннибализма' и 'Апология пьяницы'. На вопрос, не защищает ли он таким образом эти примеры порочности, Веблен обходительно отвечал, что занят исключительно научными наблюдениями. Факультет признавал его гениальность, но и побаивался. Джон Бейтс Кларк (впоследствии ставший одним из самых выдающихся академических экономистов страны) симпатизировал своему ученику, но считал того 'плохо приспособленным к жизни'.
Из всех возможностей, представившихся ему в Карлтоне, странный, но безусловно одаренный юноша выбрал самую фантастическую. Между ним и Эллен Рольф - племянницей президента колледжа - вспыхнула страсть. Сама Эллен была яркой личностью и обладала сильным интеллектом, так что молодые люди сблизились под действием силы притяжения. Веблен читал своей избраннице труды Спенсера, обратил ее в агностицизм и, кажется, убедил себя в том, что она происходит от героя ранних викингов, Ганга Рольфа.
Они поженились в 188$ году, и их отношения постоянно бросало из одной крайности в-другую. Судя по всему, этот далекий от мира мужчина не мог дать слишком много любви, но остро нуждался в женской заботе и, за редкими исключениями (одна девушка назвала его 'шимпанзе'), получал желаемое. Личность женщины при этом большого значения не имела; Веблен не хранил верность Эллен, да и она частенько покидала его - то из-за совершенных им ошибок, то из-за жестокости в обращении с ней. Иногда она уходила, отчаявшись подобрать ключ к непроницаемому, отгороженному от остального мира стеной внутреннему миру мужа. Тем не менее раз за разом Веблен старался восстановить их отношения и делал это очень по-своему. Как правило, он без предупреждения заглядывал в ее домик в лесу, держа в руках пару черных чулок и вопрошая: 'Мадам, не ваше ли это?'
Покидая Карлтон, Веблен уже всерьез думал об академической карьере. Вместо этого он вступил на долгую, иногда казавшуюся бесконечной дорогу разочарований и не сходил с нее в течение своей профессиональной жизни. Ему не надо было многого, но и скромные достижения не давались ему легко. Однажды он попросил бывшего ученика похлопотать за него в одной компании по социальному обеспечению, и тот согласился - но лишь затем, чтобы занять заветный пост самому. Хотя до этого оставалось еще много лет. Веблен получил назначение в крошечную академию Мононы в Висконсине, ну а когда через год она навсегда закрыла свои двери, отправился в университет Джона Хопкинса в надежде получить стипендию на изучение философии. Несмотря на поток самых благоприятных рекомендаций, стипендия обошла его стороной, и Веблен переехал в Йель, где в 1884 году получил степень доктора философии с высокой оценкой, Но и теперь его перспективы не стали выглядеть более привлекательно.
Подхватив в Балтиморе малярию, которая требовала специальной диеты, он вернулся домой. Веблен мог быть кем угодно, но только не благодарным больным. Он требовал лошадь с экипажем ровно тогда, когда она была очень нужна другим, чем постоянно изводил свою семью. Домочадцам он сообщал, что они все больны туберкулезом и, кроме того, обречены на неудачи, поскольку не умеют как следует врать. Он лежал на кровати и бездельничал. 'Ему повезло, - писал его брат, - принадлежать к народу и семье, возведшим семейные ценности в ранг ценностей религиозных... Торстейн был единственным бездельником в очень уважаемом обществе... Он лишь читал и бездельничал, а на другой день бездельничал и только потом читал'[198].
Без сомнений, он прочитал все, от политических брошюр и трудов по экономике и социологии до сборников лютеранских гимнов и трактатов по антропологии. Праздность, в которой он пребывал, лишь усугубляла его изолированность от общества, делала ее еще менее переносимой и поэтому более въевшейся. Время от времени он выполнял подвернувшийся заказ, возился с заведомо бесполезными изобретениями, посмеивался над окружавшей его безвкусицей, занимался ботаникой, беседовал с отцом, написал несколько статей - и искал работу. Поиски не увенчались успехом. Ввиду отсутствия докторской степени по теологии он не мог устроиться в религиозные школы, а для других учебных заведений ему недоставало блеска и обаяния. Когда, во многом вопреки желанию ее семьи, он женился на Эллен, то отчасти поправил свое положение и искренне надеялся занять пост экономиста на железных дорогах Атчисона, Топеки и Санта-Фе, президентом которых был ее дядя.
Как и всегда, он стал заложником собственного невезения. Компания оказалась в затруднительном финансовом положении и была выкуплена группой банкиров, после чего об устройстве туда на работу не могло быть и речи. В другой раз он пытался устроиться в Университет Айовы. Докторская степень, рекомендательные письма, связи жены - все предвещало успех. Из этой затеи ничего не вышло - во многом из-за его нерешительности и агностицизма; в последнюю минуту сорвался вариант и с колледжем Святого Олафа. Казалось, будто сама судьба противится его желанию выйти из изоляции.
Изоляция эта продолжалась семь лет, в течение которых он разве что читал. Наконец был созван семейный совет. Торстейну исполнилось тридцать четыре года, но он ни разу не занимал хоть сколько- нибудь приличной должности. Было решено, что он снова примется за преподавание и в очередной раз попытается проникнуть в академический мир.
Он выбрал Корнеллский университет и в 1891 году вошел в кабинет Дж. Лоренса Лафлина со словами 'Я - Торстейн Веблен'. Скорее всего, Лафлин, сторонник консервативных взглядов на экономику, был несколько ошарашен; ко всему прочему, его посетитель был облачен в енотовую шапку и вельветовые штаны. И все же что-то в нем приглянулось более опытному экономисту. Он отправился к президенту университета и добился выдачи специального гранта. Веблен наконец получил работу, а когда на следующий год Чикагский университет открыл свои двери и пригласил Лафлина возглавить кафедру экономики, последовал за ним, перейдя на оклад в 520 долларов. Стоит лишь добавить, что после смерти Лафлина[199] его главным вкладом в развитие экономики объявили именно переезд Веблена в Чикаго.
Университет был первым местом работы тридцатипятилетнего Веблена, кроме того, заведение замечательно отражало нравы того общества, что Веблен собирался препарировать. Университет был основан Рокфеллером, и это нашло отражение в студенческом фольклоре:
Вопреки ожиданиям университет не стал оплотом консерватизма. Скорее чем-то вроде академической вариации деловой империи, царившей в мире бизнеса. Амбициозному президенту Уильяму Рейни Харперу было всего тридцать шесть лет. Восторженный Уолтер Хайнс Пейдж[200] сравнивал его с лидерами делового мира. Предпринимательская жилка не покидала Харпера и на президентском посту: он не задумываясь переманивал лучших профессоров из других колледжей, помахивая у них перед носом солидным контрактом. Чикагскому университету, подобно участвовавшей в его создании 'Стандард Ойл', удалось сконцентрировать большую долю американского интеллектуального капитала исключительно за счет своего финансового могущества. Такая ситуация рано или поздно не могла не привлечь к себе язвительное перо Веблена, но насыщенная интеллектуальная
