один из самых больших средиземноморских портов, из Архангельска с российскими изделиями, в то время как другое судно было послано из С.-Петербурга. В 1724 году декрет предписывал учреждение компании для развития торговли с Испанией (всегда привлекавшей как возможный косвенный источник золотых или серебряных слитков из Испанской Америки) и три обеспеченных правительством судна были посланы в испанские порты с российскими товарами. Но эти ограниченные усилия не были развиты: с 1750-х годов российская торговля со Средиземноморьем начинает практически сходить на нет. Недостаток капитала, оппозиция иностранных торговцев и правительств и сохраняющаяся нехватка предпринимательских навыков сделали честолюбивые схемы внешней торговли пока еще невозможными для осуществления.
Достижения Петра в русской экономической жизни были, таким образом, чрезвычайно неровны. Имелось существенное развитие. В производящих и металлообрабатывающих отраслях, стимулируемых новым спросом вооруженных сил, наблюдался быстрый и поразительный прогресс. Выплавка железа и меди, производство пушек и якорей, изготовление стрелкового оружия выросли как никогда прежде в истории России. В других отраслях промышленности, связанных с армией и флотом, типа производства ткани для парусов, и в одной или двух отраслях по производству предметов роскоши, тоже имел место заметный прогресс. Но все же это не привело к большим переменам в жизни русского населения, а если развитие и происходило, то это часто приводило к ухудшению положения, например к увеличению числа крестьянских хозяйств, «приписанных» для фабричного труда или даже купленных владельцами фабрик. Растущие требования правительства выполнялись более жесткой эксплуатацией существующей экономики, представленной в основном традиционным крестьянским сельским хозяйством, или в крайнем случае созданием новых ресурсов и поколения нового благосостояния. Упрекать Петра в этом было бы весьма несправедливо. Его экономическая политика была как разумной, так и последовательной, и даже успешной, как для любого другого правителя того века в Западной Европе. Действительно, и в его целях и во многих из его методов он часто очень походил на своих коллег-монархов на Западе. Но в экономической жизни, больше чем почти в любом другом аспекте своей многогранной деятельности, он был ограничен явной неспособностью бедного и малочисленного аграрного общества удовлетворить все свои потребности и осуществить свои надежды.
Религия и церковь
Петр не был глубоко религиозным человеком. Его формальное образование, со всеми недостатками, неизбежно включало значительный элемент традиционной набожности. Он довольно хорошо знал Библию и был постоянным церковным прихожанином, принимавшим активное участие в службах. Он верил в божественное происхождение власти, которой обладал, и в свои обязанности защищать православную веру и тех, кто исповедовал ее. Он, кажется, был вдохновлен в ряде случаев в течение своего властвования подлинным чувством, что являлся посланником Божьей воли — например, во время борьбы за Азов в 1695–1696 годах. В течение его правления имело место существенное увеличение числа церквей практически в каждой российский епархии, от общего количества 11 000— 12 000 в 1702 году до более чем 14 000 двумя десятилетиями позже[110]. Все же его вере не хватало как психологической глубины, так и интеллектуальной тонкости. Ни один из его соратников в свои годы становления не был достаточно хорошо информирован или подготовлен к обсуждению интеллектуальных аспектов религиозной веры, к чему сам Петр выказывал большой интерес в разные моменты своей жизни. Важнее другое: у него почти не было уважения к российской религиозной традиции: действительно, он был активно враждебен ко многим ее проявлениям. Ритуалы, традиционные обряды, внешние проявления религиозности, похоже, всегда вызывали у него сомнения в искренности или даже презрение. Его личная вера была реальной, но тоже была узкой и чрезвычайно практической, «верой простого солдата» в долг и созидательную мирную деятельность. Для него религия означала нравственность, образование, положительное действие. К литургиям и сакраментальным аспектам, которые для огромного большинства его подданных были единственными, имевшими истинный эмоциональный вес, он был нечувствителен. Раннее широкое знакомство с иностранцами, принадлежавшими к различным конфессиям (Гордон, набожный католик; Лефорт, по крайней мере формально, кальвинист), постоянные путешествия и перемена мест действия заметно развили в нем более терпимое отношение к религиозным вопросам, чем у любого из его предшественников. Эта терпимость была относительной. Петр поддержал насильственное или полунасильственное обращение в православие нехристианских народов востока и юга России, частично, по крайней мере, потому что это делало относительно свободных соплеменников, плативших налог, российскими подданными. Хотя с 1716 года он ослабил серьезное наказание, которому по закону все еще подвергались староверы, он заменил его обязательством платить налоги в двойном размере. Его отношение к евреям, кажется, было однозначно враждебным; а в 1719 году он приказал изгнать из России иезуитов, всегда подозревавшихся как орудие политического влияния католиков. Однако даже такой, очень ограниченной степени свободомыслия в религиозных вопросах было достаточно, чтобы поставить барьер между ним и массой его подданных.
Личная вера Петра не удерживала его во время правления от потворствования и участия в пародиях религиозных обрядов, которые были в лучшем случае грубы, а в самом худшем — преднамеренно богохульны. Наиболее известный пример этому — «Всепьянейший Синод» [111], которым развлекалась группа близких друзей и сторонников царя в начале 1692 года. Его ведущие члены носили титулы, взятые из церковной иерархии и ясно предназначенные, чтобы дразнить ее. Первым «патриархом» был Матвей Филимонович, пожилой алкоголик, родственник царя по матери. Скоро он был заменен Н. М. Зотовым, одним из самых близких соратников Петра, который в свою очередь освободил место в начале 1718 года П. И. Бутурлину. Действия «Синода» ужасающе контрастировали с поведением, традиционно ожидаемым от православного царя. В Вербное воскресенье, например, вход Христа в Иерусалим пародировался Зотовым, едущим на верблюде к трактиру, где организовывалась шумная попойка. Эти проделки «Синода» обескураживали многих современников. «Теперь кто усомнился бы, — писал секретарь имперского посланника в 1699 году, наблюдая, как две табачные трубки, сложенные под прямым углом, использовались для создания образа креста в его церемониях, — что крест, наиболее драгоценный залог нашего искупления — был вынесен на осмеяние?» [112]. Цель этих по-детски провокационных церемоний остается неясной. Нет никакого сомнения, что сам Петр придавал определенное значение «Синоду»: он написал его относительные сложные правила своей собственной рукой и пересмотрел их несколько раз. Более молодое поколение имело возможность наблюдать это одно из последних действий его жизни. Конечно, это не было случайным взрывом юношеского бунтарского духа. Вряд ли вероятно, как думается, что это следовало из неудачи царя в 1690 году обеспечить назначение патриархом кандидата, которого он лично одобрил. Иногда высказывалось мнение, что «Синод» не отражает ничего более серьезного, чем просто дурной вкус царя в развлечениях и его нелюбовь к глубокочувствующей обычной набожности своих подданных. Но это может также объясняться и как полусознательная попытка с помощью высмеивания формальных и традиционных аспектов религии обесценить их и настаивать, чтобы она была повседневным поведением, а не ритуальным соблюдением, что святость и ценность веры должны быть изменены. Более вероятно, однако, что жестокая грубость его действий отражает темную сторону характера Петра, которая слишком мало известна для историка, чтобы исследовать патологическое искажение чувства, природу которого он сам вряд ли понимал.
В российской церкви XVII столетия имелось многое, что вызывало критику и нападки. Несмотря на усилия патриарха Адриана (1690–1700), ее слабость и коррупция увеличивались. Развилось слишком много священников: разрешение им жениться позволяло священникам быть наследственной кастой. Обычно пьяные и нищенствующие, часто блуждающие с места на место по большим областям России, ее члены порой едва отличались от обычного крестьянина. Стремление многих мужчин поступать в монастыри, чтобы избежать военной службы и других растущих требований светского мира, увеличило количество монахов, а личные качества, необходимые для чинов, были угнетающе низкими, даже у епископов. Благосостояние священников, в чем регулярное духовенство было заинтересовано, также расценивалось
