Ничто из этого, однако, не могло затенить тот факт, что новые механизмы подвергли церковь контролю со стороны государства и правителя. Теоретически Синод обладал всеми полномочиями патриарха. Но он действовал не как независимая власть, каким был патриарх семнадцатого столетия, а работал как подчиненный Петра. Именно это подчинение и было для царя сущностью нового видения государственных дел. Действительно, он явно оправдывал отмену патриаршества на том основании, что «неосведомленные вульгарные люди не видят, как далеко продвинулась духовная власть царя, но в восторге блеска и достоинства высокопоставленного священника рассматривают его как правителя, как второго монарха, равного по власти самому королю, или даже выше него»[117]. Новый режим был проведен решением Петра, действующим в качестве высшей и неконтролируемой власти, которой он теперь требовал. Не было созвано никакого церковного совета, чтобы обсудить изменения, проводимые в 1721 году. Не было консультаций с православными патриархами за пределами России, хотя в сентябре 1723 года они были призваны, чтобы признать новый Синод как своего «брата во Христе». И хотя предложение включать в Синод светских членов было отклонено и членство в нем было оставлено полностью духовным лицам, однако светские и правительственные влияния доминировали над ним с самого начала. В 1722 году его новый и важный пост обер-прокурора был занят не церковником, а армейским офицером, И. В. Болтиным. Он должен был контролировать работу вообще, следить, чтобы его решения выполнялись, и сообщать Петру о любых неправильных действиях или неповиновении его приказам. Практическая эффективность нового органа контролировалась, таким образом, светским лицом, лояльным и полностью зависевшим от царя. Петр первоначально полагал, что Синод будет эквивалентом в духовных делах Сенату в светских; но вскоре это оказалось не более чем пустой теорией. Усилия утвердить такое равенство и требовать, чтобы государство было разделено между светской сферой, которой командовал Сенат, и не менее важной духовной сферой, управляемой Синодом, были неудачны. Царь явно намеревался в 1721 году еженедельно или, по крайней мере, ежемесячно посещать Синод, чтобы контролировать его работу, но фактически он, кажется, побывал там всего не более чем на полдюжине его заседаний перед своей смертью[118]. Это, возможно, являлось наиболее заметным признаком слабости его тисков для реальной власти.
В последние годы Петра предпринимались интенсивные усилия использовать церковь и ее ресурсы как руку правительства. Приложение к Духовному регламенту, также выпущенное в 1721 году, дает детальные инструкции относительно поведения священников и показывает степень, в которой Петр намеревался эксплуатировать их как своих агентов. Они должны были выдавать любую информацию, полученную на исповеди, которая указывала на намерение совершить преступление, особенно измену или мятеж. Они должны были управлять в церкви присягой лояльности царю всех классов, кроме крестьян. Они должны были хранить записи рождений, браков и смертей в своих приходах, отправляя информацию каждые четыре месяца своему епископу, который посылал ее в Синод (это оставалось в значительной степени мертвой писаниной). Излишнее духовенство должно было быть устранено, основывая допустимое на переписи, чтобы увеличить сбор подушного налога. Принятие духовного статуса для избежания налогообложения и государственной службы подверглось, таким образом, повторному нажиму, но ценой утверждения принципа, что штат церкви должен быть обоснован светскими и общественными соображениями. Наложенные правительством на духовенство задачи делали бы его существенной частью государственной машины. Это отдалило бы ее от паствы так же, как в католической и протестантской Европе: эта перемена подразумевала, что значение реформы церкви Петра простирается настолько, насколько был заинтересован в ней обычный русский.
Ко времени своей смерти царь прочно соединил церковную администрацию со структурой централизованной бюрократии, которую он создал, в значительной степени без какого-либо разработанного плана, в России. Это имело некоторые конструктивные результаты, особенно отмеченные ростом использования церковных ресурсов для образования. Но они были достигнуты ценой сильного истощения церкви и ее остающейся духовной живучести, а также сильно ограниченного вклада, который она могла бы сделать для российской жизни в будущем. Впредь живые силы религиозного чувства, в значительной степени искаженные доминирующим государственным механизмом официальной церкви, нашли бы выходы преимущественно в различных формах мистицизма, многие из них практически сектантские, самоуглубленные и даже анархические. Петр добился победы в делах церкви, как и во всех остальных делах, за счет психологической цены, которая должна была быть оплачена, только когда косное традиционное общество радикально порвет со своим прошлым.
Интеллектуальная и культурная жизнь
Как было отмечено, далеко идущее преобразование интеллектуальных и культурных аспектов российской жизни успешно началось задолго до рождения Петра. Ко второй половине XVII столетия реформаторские силы были слишком мощны, чтобы им противостоять; и путь, которым они могли бы усилить Россию, стал слишком очевидным для любого правителя, чтобы желать выступить против них. Петр делал немного, по крайней мере до своих более поздних лет, чтобы усилить на самых глубоких уровнях новое движение. То, что он делал, — так это одобрял некоторые аспекты этого движения за счет других и сделал попытку, в течение большей части своего правления, развить некоторые его стороны для своих собственных целей.
Однако он глубоко желал, правда, иногда запутанно и необдуманно экспериментируя, сделать Россию более мощной, белее современной и более уважаемой соседями. Разумеется, это включало интеллектуальное изменение и рост. Невежество и темнота должны были быть побеждены, знание распространить желательно в большем масштабе, чем прежде, внушить новую перспективу и, если необходимо принудительно, подключить к ней своих подданных. Он желал своего рода интеллектуальной революции в России, в которой образование, в самом широком смысле этого слова, будет главной движущей силой. Но для большей части его правления интеллектуальный прогресс, на который надеялся Петр, был сильно ограничен и утилитарен. В какой-то степени в этом виновны его собственные вкусы и склонности: его страсть к действию, к немедленному конкретному, ощутимому достижению, его нетерпеливое требование получать быстрые и ясно видимые результаты, — имели как отрицательный, так и положительный результаты даже в 1680-х и 1690-х годах. После 1700 года эта практичность и утилитаризм казались ему особенно существенными. Вид знания, в котором нуждалась Россия для победы в войне со Швецией и для экономического роста, как одной из основ этой победы, был техническим, зачастую даже узкопрофессиональным. Мастерство судостроения, инженерное дело, военные и производственные технологии, прикладное знание математики и иностранных языков — овладеть всем этим было самой насущной потребностью. Все остальные искусства, философия, научные знания в более глубоком и более общем смысле могли подождать. Россию нужно было учить. Но обучение, в тот момент по крайней мере, должно было быть в основном утилитарным, направленным на удовлетворение сиюминутных целей и незамедлительных военных потребностей. Страна должна быть убеждена или, если потребуется, принуждена сверху вступить на новый путь; и в этом процессе роль печати, до настоящего времени очень слабо развитой, выросла до значения необходимого оружия. Поток печатной продукции увеличивался быстро: в конце XVII столетия в России печаталось каждый год в среднем шесть книг, в то время как в начале 1720 года это число выросло почти до пятидесяти. Но надо учесть, что за все царствование Петра официальные бумаги — указы, манифесты и инструкции — составили больше половины всего, что было напечатано.
Вкусы и склонности Петра, ситуация, в которой он находился сам, отражались и на западноевропейских книгах, переведенных на русский язык в начале XVIII столетия. Было сделано беспрецедентное число переводов, Петр придавал им огромное значение, организовывал и поощрял их осуществление. Одним из наиболее интересных плодов его Великого посольства в Европу было учреждение в Амстердаме в 1698 году печатных работ под началом Яна Тессинга, который должен был производить российские версии иностранных работ. Тессинг и переводчик, обеспечивавший большинство его материалов, И. Ф. Копиевский, украинец-протестант, играли в течение некоторого времени решающую роль
