и так мал был его интерес к политическим вопросам, что в 1692 году он отказался возвратиться в Москву, чтобы принять важное персидское посольство. Только специальная поездка Нарышкина и Бориса Голицына в только что отстроенный временный домик, в котором Петр жил в окрестностях Переяславля, контролируя работу над своими судами, смогли заставить его изменить решение. В 1693 и 1694 годах он нанес два визита в Архангельск, где впервые увидел море и жизнь морского порта. Эта поездка стала одним из поворотных моментов в его жизни и безоговорочно закрепила намерение, которое давно сформировалось в его голове — создать Российский флот. В 1693 году он заложил своими собственными руками киль военного корабля в Архангельске и отдал приказы относительно приобретения большого фрегата в Голландии. Его прибытие туда в следующем году привело к широчайшей вербовке ремесленников разных специальностей для осуществления программы судостроения. С этого времени Петр потерял интерес к своим ранним незначительным усилиям на Плещеевом озере. Он направил свой взгляд выше и стремился к созданию мореходного флота. Пока еще не было у него более или менее ясного представления, как такой флот мог бы использоваться и какую мог бы приносить пользу России. Для него это была все еще гигантская и дорогая игрушка; но это была игрушка, которую он желал иметь почти неистово. Эта страсть, в значительной степени иррациональная и в определенном смысле детская, должна была стать впоследствии одним из доминирующих аспектов его жизни.
Адмиралом своего флота, когда он будет построен, Петр предполагал назначить человека, который ближе, чем кто-либо другой, стоял к нему в 1690-х годах, ближайшего друга всей своей жизни. Это был Франц Лефорт. Уроженец Женевы (где улица рядом с православной церковью до сих пор носит его имя), Лефорт жил в Немецкой слободе Москвы с 1676 года. Он не отличался глубиной интеллекта. У него не было ничего такого, что можно было бы назвать политической программой, никаких планов реформы или модернизации жизни России. Тем не менее его личные качества, его открытые и обаятельные манеры и его способности пьяницы и волокиты сделали его популярным в Слободе. С 1690 года его влияние на Петра стало очень большим. Назначив его адмиралом, царь построил для него дворец, который своими украшениями, золоченой кожей, шелками, дамасскими и китайскими циновками и даже своей величиной предвосхищал проявления бросающейся в глаза роскоши, которой так увлекались правители России в XVIII веке. Лефорт, кажется, весьма сильно был расположен к Петру; а его собственная добрая натура возбуждала в царе более сильную и искреннюю привязанность, чем он чувствовал к кому-либо из своих соратников.
Лефорт не был единственным иностранцем, имевшим влияние на царя в эти годы. Более взрослый, благоразумный и более ответственный человек, шотландец Патрик Гордон, с 1661 года офицер на российской службе, сыграл не менее важную роль в его жизни. Во время кризиса 1689 года Гордон и другие иностранные офицеры покинули Софью, что помогло перевесить силы в пользу Петра; и в марте следующего года Петр сделал Гордону невиданный комплимент, отобедав в его доме в Слободе. Ни один прежний царь не сделал бы подобного шага. Очевидно, что Петр сознательно хотел продемонстрировать свое равнодушие, если не открытую враждебность, к обычаям и традициям старины.
Гордон, получавший в Москве Записки Королевского Общества в Лондоне, был человеком с определенными интеллектуальными претензиями. Этим он весьма отличался от иностранцев, с которыми Петр общался в отрочестве и ранней молодости. Судостроители и другие ремесленники, очень интересовавшие его, его любовница Анна Моне (дочь немца-виноторговца), да и сам Лефорт, были все недалекими, малограмотными и ограниченными в своих интересах. До освоения Россией высших достижений европейской интеллектуальной и художественной жизни было еще очень далеко. Пьянство, курение, грубые выходки и неприличные шутки были, по крайней мере, не менее типичны для ежедневных контактов Петра с иностранцами, чем приобретение новых знаний и идей. И тогда, и потом, на протяжении большей части своей жизни, он хотел от этих контактов прежде всего получать информацию прямого практического использования, о механических устройствах, путях достижения конкретных материальных целей. Перспектива в общем глубоком смысле его мало интересовала. Все люди, с которыми он сходился в Слободе, были в определенном смысле авантюристами. Азарт амбиции или просто необходимость выжить привели их в Россию в поисках успеха, который ускользнул от них где-либо еще. Всех приближенных в начале 1690-х годов окружала атмосфера пиратства и неблагонадежности. Сторонники Петра как русские, так и иностранцы, прекрасно сознавали прямую личную зависимость от молодого царя не только своего положения, но даже своей физической безопасности. Если бы он умер, вердикт 1689 года мог быть легко отменен с самыми неприятными последствиями для них. В конце 1692 года, когда Петр серьезно заболел, Лефорт, Борис Голицын и остальные дружки, известные своими тесными личными отношениями с ним, постоянно держали наготове лошадей, чтобы бежать от мести Софьи, если ему не удастся выжить.
Погруженный в свои военные игры и судостроение, он проводил время, развлекаясь грубыми выходками, устраивая грандиозные попойки и абсолютно не желая интересоваться какими-либо аспектами правления и его проблемами. Петр под любыми предлогами уходил от обязательств своего положения и с наслаждением потворствовал своим личным вкусам. В одном из его потешных сражений, которые он все еще любил, осенью 1694 года в окрестностях Москвы, было задействовано не менее 30 000 участников, 24 человека было убито. С другой стороны, он уже выбрал образ жизни и сформулировал свои требования, которые, при всей их ограниченности и непоследовательности, давали ясно понять, что будущее России будет коренным образом отличаться от ее прошлого. Он беззаботно водил знакомство с иностранцами, предпочитая встречаться с ними на их собственной территории в Слободе, начиная с 1680-х годов постоянно метался с места на место (хотя самыми дальними пока оставались его поездки в Архангельск), страстно интересовался технологией и ремеслами, азартно овладевал процессами производства — нет, он был царем совершенно нового и своеобразного типа. Ничто не могло бы столь мало походить на традиционного русского правителя — уединенную и иерархичную фигуру, едва даже различаемую среди его подчиненных, жестко связанную обычаями и церемониалом и редко покидавшую Москву — или даже просто Кремль, — за исключением организованных на высшем уровне и в большей степени формальных выездов на охоту. До сих пор этот молодой бунтарь имел неясное представление о том, что он хотел сделать для своей страны. Концепции, позже приобретшие для него фундаментальную важность, — его ответственность за благополучие и прогресс России, его долг служить этому благополучию и прогрессу и заставить всех своих подчиненных служить этому, — также еще не сформулировались в его сознании.
События, однако, пробуждали в нем теперь более активный интерес к правлению и принятию на себя в первый раз активной и неделимой ответственности за него. В январе 1694 года умерла его мать. Петр был эмоционально потрясен; но уже давно у него было мало общего с ней и он уделял мало внимания ее желаниям. Ее смерть ничуть не изменила его позиции и шкалы ценностей. Письмо к Федору Апраксину, теперь одному из наиболее доверенных сподвижников, написанное вскоре после получения известия, начинается с упоминания о горе, «о котором моя рука не может писать подробно», но почти сразу же продолжается тщательно продуманными приказами относительно корабля, который должен быть построен в Архангельске[10]. Как бы то ни было, едва ли было возможным для молодого царя, теперь созревшего мужчины, вести себя с той беззаботностью и поглощенностью только своими мыслями и заботами, какие он часто выказывал в последнее десятилетие. Его энтузиазм был, как всегда, столь же мощным, сколь и вынужденным; но теперь он усмирялся новым чувством ответственности и расширяющимися горизонтами. В феврале 1696 года, когда умер его сводный брат Иван, этот процесс продвинулся еще на одну ступень. Иван был всего лишь беспомощным инвалидом, задействованным в основном при проведении тех традиционных церемоний в Кремле, к которым Петр относился прохладно. Его смерть, однако, оставила Петра единственным царем. Двадцати трех лет, в крепком здоровье, презирающий традиции, он был полон неясных и туманно сформулированных амбиций. Сейчас он был достаточно подготовлен, чтобы пустить Россию в долгий путь совершенно непродуманных перемен, возбуждающих радость у немногих из его подчиненных, но непонятных и даже мучительных для большинства. Его действия должны были решительно изменить почти каждый аспект российской жизни.
Глава 3. Первые шаги: взятие Азова и Великое посольство на Запад
