Киеве.) И способен глубоко тронуть «Дождевой прелюд»: сумрачные дни деникинщины, подполье, любовь, душевное вызревание, чистота молодых сердец — и невеселый, в общем, финал личных судеб, относящийся уже к послевоенным временам. История не скупилась на трагические жертвы и утраты для людей поколения, о котором писал и к которому принадлежал сам поэт.
И все же побеждало другое — героический пафос времени, молодость автора и его сверстников, вера в будущее и увлеченная работа для него. Поэтому так хорошо слышна в этих стихах та музыка, которая звучала вокруг для тогдашнего уманского школьника, он же студиец театра Курбаса:
Вчитываясь в стихи, да и во все литературные работы позднего М. Бажана, думаешь, кроме всего прочего, о долголетии его интеллектуальной мощи. Один из первых, можно сказать, умов украинской советской литературы, он и на восьмом десятке лет сохранил остроту поэтической мысли, свежесть чувства, артистизм и подвижность образных ассоциаций. Сборник «Знаки» (по-украински: «Карби»), удостоенный Ленинской премии 1981 года, подтверждает это с достаточной доказательностью.
Цикл «Ночные концерты» — основной раздел книги — примечателен оригинальными и смелыми попытками воссоздания (вернее, «пересоздания») мира музыкальных образов средствами словесного искусства, пусть по-своему ограниченными в сравнении с магическим, ярко эмоциональным языком музыки. Еще в 1924 году А. В. Луначарский, касаясь этой проблемы в статье «О поэзии как искусстве тональном», писал, что литература знает некоторые «абсолютно классические» образцы такого «субъективно- поэтического перевода музыки на язык поэзии» (назывались, в частности, новеллы «Флорентийские ночи» Г. Гейне, «Музыкальные страдания Иоганна Крейслера, капельмейстера», «Дон Жуан», «Кавалер Глюк» Э.-Т.-А. Гофмана). Правда, указывал автор, «гораздо менее таких произведений, в которых это делалось бы в стихотворной форме, и при этом форме, хранящей своеобразные отзвуки самих ритмов, самих мелодий, которые звучали в музыкальном произведении».[22]
Стихи в «Ночных концертах» — именно такого рода, с теми, конечно, оговорками, что они, говоря словами того же автора, не слепок, а скорее эхо «изображаемой» музыки и что любые музыкальные «парафразы» здесь вообще существуют в контексте активного лирического самовыражения автора — его впечатлений, раздумий, оценок, а подчас даже автобиографических вводов или отступлений. Можно, правда, отметить в этом отношении определенные (и очень идущие на пользу всему целому) структурные различия между отдельными «концертами». Если «Криница Леонтовича» — довольно обобщенная характеристика несравненных, во многом от фольклора идущих, «серебряных» звучаний музыки этого украинского композитора, то «Бразилиана Вила Лобоса» — как бы дополняющая творчество большого мастера, еще одна музыкальная драма, передающая накал его яростно конфликтующих тем, а «Седьмая симфония Шостаковича» — взволнованный рассказ о том, как слушалась, как переживалась эта эпохальная музыка в недавно освобожденной от врага, разрушенной украинской столице.
В «Ночных концертах» поэт, как встарь, блеснул щедростью фантазии, виртуозностью оркестровки стиха в сочетании с его пластической изобразительностью:
Сравнительно новое в поэтике М. Бажана — своевольные, резкие, подчас умышленно затрудненные ритмические переходы в пределах одного стихотворения, обусловленные, как правило, изменениями смысловой и интонационной ситуации. Но дело, конечно, не в этом внешнем мастерстве: Бажан в своих «Ночных концертах» прежде всего тонкий психолог и философ. Идея живительной, бессмертной народности искусства, пламенеющая в строках «Криницы Леонтовича» (а по-своему, через трагические надломы человеческой судьбы, и в «Голосе Эдит Пиаф»), идея его социальной действенности, исторического пророчества («Седьмая симфония», «Бразилиана»), идея страстно желаемой победы человечности, света, добра над черной косматостью зла и хаоса — все это дано тут масштабно, выпукло, с той яркой неожиданностью многих решений, которая и вносит в стихи дух поэтической новизны, больше того — открытия. Благотворная сила музыки, как и любого искусства, проникнутого гуманистическими идеалами, противостоит, по М. Бажану, силам хаоса, энтропии, распада, всяческих «ночных» стихий (см., к примеру, «Ночь на Ивана Купала», «Неоконченная симфония Шуберта»), объединяя и возвышая людские души. «О, музыки благословенной соборность!» — недаром этим восклицанием завершается весь цикл, о котором идет речь.
Как и раньше, М. Бажан в свои поздние годы остается мастером публицистического стиха. Сказывалось чувство давно воспитанного в себе долга: он просто не может промолчать, что бы ни случилось «во дни торжеств и бед народных». Помнится, он должен был выступать в Москве 28 марта 1968 года на торжественном вечере, посвященном 100-летию со дня рождения А. М. Горького, подготовил текст своей речи. Но утром радио передало скорбную весть о гибели Ю. Гагарина, — а вечером поэт уже читал в Большом театре только что написанную им «Песню о Соколе». По неотложным запросам дня были созданы такие стихи, как «Именем человека и народа», «В музее Ленина», «Воспоминание о Димитрове», «Над книгою работ», «Его глаза», «Памятник Лесе Украинке в Саскатуне».
А одновременно — удивительное позднее цветение его лирики, не то чтобы интимной в обычном смысле, но, во всяком случае, очень личной. Личной с таким весомым художественным содержанием, что она становится «общёе», чем иные стихи на самые широкие темы.
Эти последние медитации и доверительные сердечные признания как бы дорисовывают портрет М. Бажана, которого кое-кто привык считать рационалистом, пусть и не совсем холодным, но все же малодоступным для шепотов сердца, лирики тонких личных переживаний. Коррекцию, которую вносит в подобные мнения поздняя лирика поэта, можно считать несомненной.
Есть, конечно, и здесь свои стилистические полюсы. Скажем, стихотворения типа «Луг осенен благословеньем снега…» или «Чебрец и вереск, мшистые холмы…», речь о которых впереди, — и «Вглядись в себя поглубже…» Кто еще из поэтов так писал о «малом космосе», который живет под черепом человека, о его вечном движении и неустанной работе:
И кто кончал подобные, казалось бы, насквозь «сциентические» (научные), даже «технизированные» стихи таким горьким, трагическим восклицанием:
