— Послушай, Т-ий, что ты это, братец ты мой?
— А что-с?
— Да ты, братец, совсем не играешь, совсем не то!.. Потому что… потому что да…
— Как же прикажете, Василий Андреевич? — спрашивает подобострастно актер.
— Очень просто… потому что… потому что… кого ты играешь! Это, братец ты мой… это… это… ведь человек… да, да, потому что… это какой человек? Он бедовый! Да!
По ходу репетиции выяснялось, что все герои пьесы должны быть «бедовыми». Дальше этой всеобъемлющей характеристики персонажей дело не шло. Такими запомнились Стрепетовой уроки мастерства, полученные от первого ее хозяина.
В своих служащих Смирнов больше всего ценил почтительность и непротивление его воле. Стрепетова ему казалась несносной. Девочка, служившая на амплуа «все, что понадобится» и получавшая пятнадцать рублей, была неуступчива и не хотела гнуть голову. Она никогда не скрывала того, что думала, и все свои мнения высказывала вслух в самой решительной форме. В ней не было ни подобострастия, ни склонности к компромиссу. Она отличалась резкостью и презирала всякого рода дипломатию.
После успеха «Ребенка» Смирнов прибавил ей три рубля в месяц. Она считала, что заслужила новую прибавку, и заявила об этом со свойственной ей прямотой. С нового сезона она потребовала по двадцать пять рублей в месяц. Смирнов ответил отказом. Считая себя крестным отцом актрисы, он нашел ее просьбу дерзкой. Контракт между ними возобновлен не был.
Патриархальность ярославской труппы Стрепетова оценила, только послужив в других театрах. Первым из них оказался симбирский.
Антрепренер Иванов сразу согласился платить начинающей актрисе названную ею сумму. Ему это было нетрудно. Он выдавал жалованье по частям, чаще всего рублями, а недоданное записывал в свой долг. К концу сезона он, жалуясь на убытки, объявлял себя несостоятельным и на этом основании расставался со своими бесправными кредиторами, не заплатив им заработанных денег. Деньги чаще всего пропадали. Пропали они и у Стрепетовой. Но не это было самое страшное зло симбирского сезона. Здесь впервые так явно столкнулась молодая актриса с ядовитым болотом театральной провинции.
Театр, выкрашенный когда-то давно сумрачной темно-малиновой краской, напоминал сарай. Две двери из трех были забиты ржавыми костылями. Открытая средняя дверь держалась на обрывке толстой засаленной веревки. Помещение почти не проветривалось, и затхлый воздух ударял в нос. Сцена убиралась редко. На декорациях, тусклых и местами прорванных, лежал густой слой пыли. Скудная мебель переходила из пьесы в пьесу, совершенно независимо от ее соответствия эпохе и обстоятельствам изображаемой жизни.
Уровень исполнения не поднимался над качеством аксессуаров и обстановки.
Активной была только мелкая и злобная закулисная борьба. Стрепетова хлебнула ее сполна.
Враждебные силы сосредоточились в дочери антрепренера актрисе Бельской.
Красивая, понимавшая толк в туалетах, Екатерина Бельская была не только сносной, но и одаренной исполнительницей комедийных ролей. Но чувствуя себя хозяйкой труппы, она играла роли всех жанров, лишь бы они были главными. Атмосфера заискивания, угодничества, грубой лести исключала возможность критики в адрес всесильной дочери антрепренера. Тот же во всем следовал воле своей любимицы.
Стоит симбирской публике проявить повышенный интерес к дебюту новой молодой актрисы в «Ребенке», чтобы пьеса исчезла с афиши. Чем больше растет успех Стрепетовой, тем меньше она получает ролей. Вскоре от нее отнимают все роли ее репертуара, но взамен рьяно занимают на выходах, либо в ролях комедийных, характерных, не только случайных, но и прямо ей противопоказанных.
Юная актриса месяцами играет преимущественно пожилых служанок, а то и просто выходит в толпе. На репетициях премьерша с группой актеров, составляющих ее согласную свиту, громко издевается над Стрепетовой. Ее снимают со всех ролей, но заставляют с больной ногой участвовать в народных сценах. Когда же бенефициант Глушковский, вопреки воле хозяина, отдает Стрепетовой роль Сашеньки в «Светских ширмах», ей устраивают закулисную обструкцию.
Приходится привыкать ко всему. Соперницы не выбирают средств. Через год, в Новгороде, жена антрепренера Докучаева-Алинская, не стерпев восторженного приема Стрепетовой в «Кошке-мышке», пьесе, которую примадонна считала одной из своих коронных, пыталась сорвать успех соперницы заранее задуманной комбинацией. Войдя в уборную, она умудрилась перед решающей сценой прикрепить диадему к искусственному шиньону. Не зная об этом, Стрепетова в разгар драматической сцены, сорвав диадему, кинула ее к ногам партнера вместе с париком.
Расчет Докучаевой не оправдался. Сцена велась на таком подъеме чувства, что зрители не обратили внимания на случившуюся аварию. Не охладила она и исполнительницу. И только бессонную ночь после нервного потрясения вызвала закулисная интрига.
Интриг было достаточно. В Новгороде их плела жена антрепренера. В Муроме сама антрепренерша — Гумилевская. В Симбирске — хозяйская дочка. Суть от этого не менялась. Везде приходилось бороться с противодействием, все начинать сызнова, завоевывать то, что казалось уже несомненным, отстаивать себя и свое искусство.
Оно было дороже всего на свете.
Бытовых трудностей Стрепетова никогда не страшилась.
Когда из-за болезни Антипа Григорьевича уехала домой мать и оставила вместо себя ограниченную ворчливую тетку, Стрепетова страдала от ее докучливого гнета, но считала заботу о ней своей обязанностью. Как ни мало она зарабатывала, она умудрялась посылать деньги родителям. Она шла на любые неудобства, чтобы поселить в своей жалкой квартирке двоюродную сестру Лизу и воспитанника Стрепетовых, помощника театрального парикмахера Ваню.
Стрепетова умела ограничить себя немногим. Как только у нее появились три шелковых платья, она сочла свою театральную экипировку законченной. Когда осенью пришлось переезжать из Симбирска в Самару, она с готовностью пошла на путешествие, которое едва не стоило жизни.
Путешествие началось с переправы на другой берег.
Волга примерзла раньше обычного. До середины кое-как, едва не погрузившись на дно, добрались на затопленных водой лодках. Дальше тонкий слой льда преградил дорогу, и путешественники вынуждены были продолжать путь пешком.
Дул резкий ветер. Зыбкие льдины уходили из-под ног. В самых трудных местах женщин переносили на руках. И тогда казалось, что темная впадина между ускользающими глыбами льда поглотит и проводника и его ношу.
Поездка закончилась драматично. Правда, Стрепетова отделалась простудой. Но Ваня заболел воспалением легких и через несколько месяцев умер. То была первая смерть близкого человека. Стрепетова считала себя виновницей.
До берега добрались почти без сознания и заночевали в деревне.
Деревня была маленькая. Люди спали в курной избе вместе со скотиной. Дети, с надутыми, как мяч, животами, бегали босиком. Ноги были иззябшие, синего нездорового цвета.
Сумрачно топтались мужики. А женщины смотрели замученными, нестерпимо покорными глазами.
Усталость, озноб, пережитый страх — все показалось ничтожным рядом с этой подсмотренной нечаянно чужой — безрадостной и нищенской жизнью.
Стрепетова не спала. Она смотрела в мглистый сумрак избы и вдруг почувствовала себя женщиной, заботливо укрывавшей тряпьем детей. Снова, как это уже бывало когда-то, она растворилась в другом человеке, ощутила себя им в каждом движении.
Она вместе с хозяйкой избы перекрестила детей на рассвете. С ней вместе сжалась от грубого окрика мужа. С ней поднялась в сырой полумгле и раздула коптящую печь. С ней принесла мутную полузамерзшую воду.
А в это время беспощадная профессиональная память фиксировала склоненную тяжестью вечной работы, когда-то красивую голову; неслышную, всегда испуганную походку; прикрытый затаенный взгляд.
Они воскресли потом в ее Лизавете, поразив всех этой небывалой, пугающей реальностью, этим разительным сходством с живой натурой.
