показал всю силу своего таланта (Баженов помог ему овладеть формами классической архитектуры). Правда и, то, что после беседы с Екатериной принц де Линь сказал в своем кругу.
— Императрица в архитектуре ничего не смыслит…
Московское общество осудило и отвернулось от Баженова.
— Помилуйте, да он франкмасон!..
Баженов лишился больших заказов и с трудом перебивался. Полученная женой по наследству небольшая деревенская усадьба была продана, деньги прожиты.
В это время Баженов ездил в Петербург и имел тайную беседу с Павлом. По поручению масонской ложи, Баженов передал ему книгу — «Таинство креста» на немецком языке и «Краткое извлечение лучших изречений и правил из четырех книг о подражении Исусу Христу Фомы Кемпийского».
Павел был любезен, но насторожен и сдержан. Немецкую книгу он отказался принять, сказав, что читать ее не может. Во время беседы он подозрительно спросил Баженова.
— Нет ли между вами чего худого?
— Ваше высочество, между нашими братьями полное согласие…
Павел нетерпеливо перебил его.
— Может быть, ты не знаешь, а которые старее тебя, те знают и тебя самого обманывают.
— Клянусь, ваше высочество, что нет ничего худого…
После долгого раздумья Павел ответил:
— Бог с вами, только живите смирно.
Больше он не стал говорить о делах масонской ложи.
Баженов вернулся в Москву и передал Новикову записку о встрече с Павлом, фигурировавшим под именем «известной особы».
Екатерина начала кампанию против масонов, написав три комедии, в которых изобразила их мошенниками и лицемерами. Стряпня коронованного драматурга не могла, конечно, не ставиться на сцене и не смотреться верноподданным дворянством. Но кроме литературной борьбы, активно велась и более реальная — полицейская. Сыщик Архаров сумел многое разузнать о тайных беседах масонов и донес об этом князю Прозоровскому, ярому врагу масонов.
Гроза была неизбежна.
Баженов спешит в Петербург, в Гатчину, чтобы предупредить Павла. Но едва он успел раскрыть рот, как Павел сказал:
— Я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста: об них же и слышать не хочу, и ты рта не разевай об них говорить…
Павел был, повидимому, уже предупрежден о предстоящем разгроме масонов и старался отвести от себя всякие подозрения Екатерины, готовившей расправу с ними: ему стало известно, что она собирается обнародовать манифест, лишающий его права на престол…
По возвращении Баженова в Москву, Новиков спросил:
— Ты посетил «известную особу»?
— Цесаревич принял с великим гневом на мартинистов и даже запретил упоминать о них…
В масонских кругах царило уныние.
Наконец, все стало ясно: 13 апреля 1792 года был дан указ произвести обыск у Новикова. Его арестовали и отправили в Шлиссельбургскую крепость. Секретарь Екатерины Храповицкий записал в своем дневнике, что князь Прозоровский представил императрице масонские бумаги, среди которых «была найдена записка о Павле, составленная архитектором Баженовым. В ней Баженов рассказал о своих разговорах с наследником о масонстве, когда приносил книги, посланные Новиковым в подарок».
Баженов оказался всецело в руках Екатерины.
Но передать Баженова судебным властям — означало обнаружить перед всей страной участие Павла в масонском «заговоре».
Екатерина медлила.
Многие масоны находились на свободе — она боялась трогать всех, так как среди них было немало лиц, занимавших видное положение. Быть может, отзвуки французской революции заставляли русскую царицу применять к оппозиции более осторожную тактику.
Мемуаристы рассказывают, что Павел, сидя в кабинете Екатерины и читая в газетах сообщения о французской революции, запальчиво воскликнул:
— Что они там все толкуют? Я тотчас все прекратил бы пушками.
Екатерина вздохнула и ответила сыну.
— Пушки не могут воевать с идеями.
Она была уже достаточно искушена в борьбе за сохранение власти, испытала и пушки и знала, что не столь громкие средства — каторга, ссылка — часто достигают своей цели.
Но Павла французская революция выводила из состояния равновесия. Он кричал:
— Необходимо править железною лозою.
Своим детям он преподавал такие уроки «человеколюбия»:
— С людьми следует обращаться, как с собаками.
На такого правителя делали ставку русские масоны…
Князь Прозоровский с особым усердием занялся делом о масонах. Допрос Новикова он поручил заплечных дел мастеру Шешковскому.
При встрече с Шешковским сановники спрашивали.
— Ну, как, все кнутобойствуешь?
— Помаленьку, вашество…
У Шешковского были испытанные приемы допроса — он пытал, выдергивая клещами ногти…
Когда подошла очередь выяснить роль Баженова, Шешковский на допросе спросил Новикова:
— Взятая в письмах твоих бумага, которая тебе показывана, чьею рукою писана и на какой конец оная сохранялась у тебя?
Новиков отвечал униженно, покаянно: «яко совершенный преступник… яко недостойный никакого милосердия и помилования»…
И Новиков заговорил:
— Бумага сия писана Баженовым… По получении от него бумаги, читавши оную с Гамалеею, мы испугались и ежели бы не для показания князю Трубецкому, то тогда же бы ее сожгли от страха, хотя и радовались милостливому приятию книг, и не верили всему, что написано. Я показал князю Трубецкому эту бумагу, ее читали и также видели, что он много врал и говорил своих фантазий, выдавая за учение орденское. Князь Трубецкой требовал у меня этой бумаги, но я сказал ему, что я несколько аранжирую [переделаю] и, переписав, ему ее отдам; тогда же решился этой бумаги Баженову не отдавать назад и протягивать это под разными оговорками, в самом же деле боялись его болтливости, и чтоб сколько возможно запретить ему ни с кем из братьев не говорить, кроме нас двоих с Гамалеею, и чтобы сказать ему, что из наших кроме нас двоих о сем никто не знает; что я исполнил и после часто ему подтверждали и запрещали…
О чем же там шла речь?
В следственных делах сохранились только неясные пометки.
Возвращаясь к этой баженовской бумаге, Новиков, снова умоляя о пощаде и уверяя в своем раскаянии, говорит:
— По получении в наши руки бумаги сей, Баженовым писанной, никакого поощрения, ниже поползновения к какому-нибудь умыслу или беспокойству и смятению не имели…
Давая следователю дальнейшие показания о связи масонов через Баженова с Павлом, Новиков обращается к государыне с единственной просьбой — пощадить его.
— Бог видит, что я сделал это не как умышленный злодей, но перед ее величеством предстою я как действительный злодей; искренне и сердечно мое раскаяние и пролитие слез, на всю жизнь мою мне осталось единым утешением; да будет со мною воля ее величества! Умилосердися токмо, милосердая монархиня, над бедными сиротами детьми моими и братом и помилуй их!..
Так в тайных застенках Шлиссельбургской крепости была скручена воля влиятельного представителя передовой части русского общества екатерининского времени.
