Он закончил. От запаха крови чесались ноздри. Шесть неподвижных тел валялись на траве в свете факелов. Стократ снял с приземистого разбойника его войлочную остроконечную шапку и тщательно вытер клинок.
Девушка пыталась укутаться в обрывки платья, будто ящерица в сброшенную шкурку. С тем же успехом. Лоскутки ткани открывались, как лепестки, обнажая тонкую кожу; Стократ подобрал факел с земли. Метнулись тени.
От страха девушка попыталась свернуться, как ежик. Голая спина осталась беззащитной; Стократ присмотрелся. Что это?
Кожа ее была покрыта тончайшей сеточкой с вплетенными в нее буквами и символами. Стократ поднял огонь повыше, всматриваясь, и тут его огрели дубиной по голове.
Этот идиот, ее спутник, был слаб и ранен, зато дубина браконьера окована железом. Стократ, напротив, был крепок и отделался огромной шишкой — зато наконец-то пришел в ярость, и это было приятно. Он не убил дурака только потому, что дурак, ударив, повалился сам: видимо, браконьерская дубина и его успела приложить по темечку.
Счастливчик.
Снова начался дождь и быстро перешел в ливень. Капли стучали по лицам мертвых браконьеров, попадали в раскрытые рты, придавали выпученным глазами видимость жизни. Спутник девушки пытался встать — и все время падал.
Стократ стянул рабочие перчатки, вывернул, спрятал в сумку. Подобрал свой плащ, аккуратно сложенный под деревом. Дождь был ему на руку: прогулка по высокой траве смоет брызги крови с сапог. Не глядя на девушку и ее спутника, он повернулся и быстро зашагал к таверне.
Парнишка-конюх стоял у ворот, тревожно слушая сосны. При появлении Стократа встревожился еще больше.
— Ворота держи закрытыми, — велел Стократ. — И не маячь здесь.
— Это… пошаливают? — парнишка смотрел на лес. — Тут двуколка… та, которая… этих, которые… она, короче.
Лошади оказались умнее путников и вернулись к жилью, волоча за собой легкую двуколку. В таких колясках можно гулять вокруг поместья, но не пускаться в далекую дорогу; двуколка и раньше была неисправна, а испуганные лошади разбили ее в хлам.
— Пошаливают, — согласился Стократ. — Лошадей выпряги, повозку на дрова, вещи сохрани. Я проверю.
Парнишка втянул голову в плечи.
В этих местах не знали Стократа. Во всяком случае, не знали в лицо. Но парнишка, чья жизнь зависела от умения разбираться в проезжих людях, все понял правильно.
Дождь сделался реже. Стократ протянул конюху монету:
— За мной и запрешь… Эти-то, лихие люди. Возьмут добычу да и перережут друг друга. Как думаешь?
— Возьмут добычу, — повторил парень, будто во сне, — да и перережут…
— Хорошо.
Лошади приезжих пошли за ним, как привязанные. Вместе с ними Стократ вывел свою кобылу и, плотнее застегнув плащ широкой медной пряжкой, вернулся к месту бойни. Пять трупов лежали, где он их оставил. Шестой — недобитый — ухитрился за это время пройти десяток шагов по направлению к таверне, на этом его силы закончились. Теперь он сидел на тропинке, а девушка в разорванном платье причитала над ним:
— Я без тебя не пойду… Дан… Вставай, пожалуйста…
При виде Стократа она замолчала, будто глотнув горячей каши.
— От кого бежим? — спросил он сверху вниз.
Она молчала.
— Я просто решаю, помогать вам или нет, — объяснил Стократ. — Так от кого бежим?
Она плотнее сжала губы.
Стократ подумал еще — и бросил ей свой плащ.
Раненого Стократ усадил на свою лошадь — мужчина едва держался в седле. Руки у него были нежные, как у знатной девушки.
— Кто ты? — спросил его Стократ. — Музыкант? Учитель? Бастард?
— Знаток этикета, — сипло сказал мужчина. — Протокол, хорошие манеры, правила приличия.
Стократ подумал, что он, возможно, бредит.
Больше не разговаривали. Девушка не могла ехать без седла и поначалу шла, с трудом переставляя ноги. Потом Стократ не выдержал и усадил ее на лошадь перед собой; у нее не было сил сопротивляться. Как-то само собой выяснилось, что он не столько ведет их, сколько конвоирует.
К утру добрались до «Черного уха», маленькой таверны по другую сторону леса. Здесь было чище и теснее, чем в «Серой шапке». Стократ объяснил Хозяйке-Роз, что подобрал путников в лесу — их начисто ограбили и чуть не убили разбойники.
Оставив путников на попечение хозяйке, он вышел прогуляться. Лес вокруг «Уха» был спокоен, сороки не трещали, проезжая дорога поросла травой; двуцвет нашелся почти сразу — у ручья. За Волчьей Подушкой пришлось походить по округе. Возвращаясь, он разминал зелень в ладонях, так что на порог гостиницы вступил, окутанный резким травяным запахом.
— Хозяйка! Кринку, ложку, кипятка!
Мужчина — Стократ про себя звал его Правила Приличия — уже лежал на перине в комнате наверху, и голова его была перевязана. Девушка сидела на краю постели, как была, в мокром плаще Стократа, и сидя дремала; когда Стократ вошел, открыв ногой дверь — в руках у него была кринка с заваренной травой, — она проснулась и вскочила.
Он поставил кринку на стол. Лизнул ладонь, выпачканную соком, поморщился:
— Очень горькое. Пить обязательно.
Мало кто мог сопротивляться, когда он говорил таким тоном, но девушка попыталась:
— Я ничего не хочу… Просто оставьте нас в покое…
Он плеснул из кринки в кружку, наполнил до половины. «Оставьте нас в покое», надо же. Небось еще и читать умеет.
Он протянул девушке кружку, и она взяла. И выпила под его взглядом — хоть с первого глотка у нее глаза на лоб полезли. По-хорошему, следовало напоить и Правила Приличия, но тот интересовал Стократа куда меньше.
Он запер дверь на засов. В комнате было тепло — внизу топилась печка, труба выступала из стены массивной кирпичной колонной. За окном едва серело позднее пасмурное утро.
Стократ зажег все свечи, какие нашел в глубоком дубовом шкафу. Кивнул девушке:
— Снимай с себя все.
Она колебалась секунду. Потом вскинула голову — и очень красноречиво начала раздеваться.
Каждым движением она говорила: можешь делать, что хочешь. Но оскорбить меня не сумеешь. Тебе не под силу меня оскорбить. Ты только сам замараешься; я выше любых твоих грязных намерений. Раненый на постели закрыл глаза — он, наоборот, считал себя уязвимым и виноватым. Он предпочел бы умереть от разбойничьего ножа, только не лежать при этой сцене беспомощным свидетелем.
Стократ устал от беззвучного пафоса, которым насыщали комнату эти двое. Он подошел к окну и стал смотреть на маленький двор, пустой и залитый дождем, на коз под навесом и кур, бродящих по желтой земле; когда длинный вздох сообщил ему, насколько же девушка его презирает, — обернулся, взял свечу со стола и наконец-то посмотрел.
Никогда прежде ему не доводилось видеть подобного. Узор покрывал ее плечи и спину — полностью, спускался на поясницу и целомудренно таял на ягодицах. Узором была покрыта правая грудь, левая — до половины. Живот, руки и ноги были чистыми — нормальная белая кожа, в пупырышках холода, хоть в комнате все больше сгущалась теплая духота.
