Костер? Нет. Едкий, нехороший привкус странного дыма. Откуда?
Скоро он понял.
Пять молодых сосен лежали звездочкой — верхушками в разные стороны. У вывороченных корней чернела сажей яма; на дне громоздилось нечто вроде железной печки с отломанной трубой, с вырванной заслонкой. Изнутри печка была наполнена белым, едва тронутым гарью пухом.
Он не хотел подходить близко. Потом все-таки подошел, перелезая через корни. В глубине железной печки прятался свиток, похожий на древнюю карту.
Стократ, задержав дыхание, сунул руку туда, внутрь. Вытащил свиток и развернул его на колене.
Это вовсе не была карта, хотя очертания ткани повторяли абрис обитаемого мира. Это был рисунок, вернее, череда рисунков и знаков.
Послание.
В своих странствиях он научился не только читать по губам, не только понимать чужие языки. Он легко мог собрать из мельчайших осколков разбитую тарелку — потому что различал смысл всюду, где видел малейшую связь. Только он, наверное, из всех живущих и мог прочитать это письмо.
Подарок, говорили знаки, похожие на крохотные детские рисунки. Мир. Жизнь. Дыхание. Подарок в знак мира. Примите, ходящие на двух ногах, этот подарок в знак мира, и помните — ваш мир смертен. Берегите его…
Стократ долго сидел на поваленной сосне, крепко зажмурив глаза, с обрывком ткани на коленях.
Огня в верхнем окошке не было.
Едва увидев дом издали, Стократ понял, что дело плохо, и бросился бегом.
Калитка стояла настежь. Стократ выхватил меч.
…Даже не разбойник, даже не браконьер. Прыщавый юнец, начинающий грабитель лихорадочно скидывал в мешок все, что видел: посуду, вышитые скатерти, статуэтки, содержимое шкатулок. Он пошел на дело в первый раз — очень нужны были деньги…
Стократ остановился в дверях. Он все никак не мог поверить.
Через миг парнишка заметил его и попятился, выпуская мешок:
— Ты… бери, ладно! Ты чего? Забирай половину… забирай все, ладно!
За поясом у него торчал кинжал, плохо оттертый от свежей крови. Стократ молчал.
— Забирай! — парень отступал к окну. — А чего?
— Где она? — спросил Стократ.
— Она на меня напала! Она напала, у нее нож…
Парень замолчал навсегда. Из глотки его не вырвалось ни хрипа; он упал на свой мешок, заливая кровью монеты, безделушки и медную фигурку журавля с позолоченным клювом.
Стократ стянул зубами перчатки. Вытер клинок о куртку убитого. Спрятал в ножны, не глядя.
Пошел наверх, более всего желая никогда не подниматься туда. Повернуться, и уйти, и все забыть.
Мертвая вдова лежала у кровати.
Живая девочка, закутанная в одеяло, спала в гнезде у печной трубы. Она не проснулась, когда пришел убийца. Она не открыла глаз, когда вернулся Стократ.
Он взял ее на руки и долго держал, слушая, как она дышит. И как бьется ее сердце.
Он держал на руках свой Мир, заключенный в человеческую оболочку. Уязвимый, теплый, смертный мир.
И понятия не имел, что теперь делать.
— Кормилица? Да вот, в поселении у замка непременно кто-то кормит, там баронских бастардов родится каждый год по десятку! Ну ладно, не по десятку, но кормилицу найдете. А что за младенец? Подкидыш? Ну и ну…
Страж в воротах был разговорчив и безобиден на вид, хотя Стократ сразу оценил и меч его, и манеру держаться. Такой вмиг из болтуна превратится в воина; у Стократа немного отлегло от сердца.
Мир так опасен. Мир так хрупок. Мир.
Под гулкими сводами он прошел в ворота, свернул направо, повинуясь чутью, и через несколько минут стучал в дверь крепкого маленького дома у внутренней стены. Ему открыла женщина в белой свободной рубахе, с младенцем на руках.
Услышав запах молока, девочка проснулась и раскричалась.
— А тощая какая, — недовольно сказала женщина, беря младенца на руки. — Где взял, старик?
Стократ удивился.
— В лесу, — ответил, не задумываясь. — Я не такой старик, молодка.
— Вижу, — она пристроила своего ребенка на кровати и взялась распеленывать девочку. — А седой, как лунь… Что же, в лесу дети на ветках растут?
Наконец-то развернулось одеяло.
— Кожа-то белая какая, как молоко, — удовлетворенно сказала женщина. — Твоя?
— Нет.
— Вижу, что нет, ты смуглый… А ладная какая девчоночка, красавица вырастет… Что стоишь?
— У меня есть деньги, — сказал Стократ. — Я могу оставить сразу… за несколько лет.
Женщина прищурилась:
— Это хорошо… А барону что скажем? Откуда приплод, а?
Стократ пожал плечами.
— Ладно, — женщина засмеялась. — У меня этот пятый, а где пятеро, там и шестая, не пропадем…
Она вдруг весело подмигнула:
— Барону скажу — тоже его! Он счета не ведет, пока щедрый…
— Спасибо, — сказал Стократ.
— Как зовут ее? — Женщина приложила младенца к груди, и девочка принялась сосать, будто сто лет не ела.
— Мир.
— Хм. Миранда? Мирабелла?
— Просто Мир, — сказал Стократ.
Выходя, он задержался на дворе у входа в замок. Оглянувшись, вытащил меч, воткнул в землю между корней чахлой березы:
— Стой здесь, пока не пойдешь на дрова. И каждый год в день смерти вдовы — плачь, убийца!
Клинок очистился и погас. Береза качнула ветками, будто пытаясь что-то сказать. Стократ спрятал оружие и направился к воротам.
Вчера он набрал в лесу белостайки и снегошвейки и еще разных трав, о которых знал, что они отбеливают кожу. Выкупал девочку в отваре, бормоча заклинания.
Она сделалась белая, как земля, закрытая облаками. Но Стократ знал, что облака когда-нибудь разойдутся и то, что известно ему, станет известно многим.
И он знал точно, что в этот момент будет рядом и не подпустит даже близко барона Грана. Что никто не посмеет прикоснуться к Мир, что не будет ни пожаров в Лесном Краю, ни войны на Лысом Взгорье, ни девичьей комнаты, превращенной в тюремную камеру.
Я заберу ее из замка через пару лет, думал Стократ. Пусть только подрастет. Не носиться же мне по свету с грудным младенцем.
За эти годы я что-то придумаю, думал Стократ. В конце концов, человеческая жизнь тоже конечна. Почему мы так удивляемся, узнав, что конечен Мир?
До конца света еще много времени, думал Стократ. Еще пока она повзрослеет. Еще пока постареет. Я позабочусь о том, чтобы до последнего дня своего она была в безопасности, и никогда ничего не боялась, и была любима…
Он шел, впервые чувствуя облегчение, и не задумывался о том, что судьба не открывается
