грядками. Но, услышав, что у госпожи Адран есть зимний сад, быстро утешились. А сейчас Магне и Модо вовсе позабыли о невзгодах. Стоя у борта, они глазели на проплывающие мимо дома и дворцы, и когда что-то казалось брату или сестре достойным внимания, вроде конного памятника Данкайро Воителю напротив Дома Старшин, то они кричали, указывали пальцами и тыкали друг друга, так что Савика уже устала напоминать о достойных манерах.
Не то Бина. Старшая дочь под предлогом стылой погоды сразу же удалилась в каюту и не показывалась оттуда. Мона Гальда посочувствовала бы ей, если б дело действительно было в дурной погоде. Но Бина утомила ее, разыгрывая злосчастную жертву трагических обстоятельств. Хотя девушку также можно было понять. Она вынуждена была лишиться общества и привычной обстановки по вине человека, который даже не приходился ей родным отцом.
О Берохаде Гальда запретила себе думать, как только приговор был произнесен. Хотя была зла, очень зла. Временами ей казалось, что лучше бы он впутался в государственную измену, благо в Досточтимой республике политические интриги — дело обычное, и лишился бы головы. Умом понимала, что в таком случае это ударило бы и по ней, и по детям — имущество изменника подлежит конфискации, а семью нередко отправляют в изгнание. Но при этом на семью не ложится позор, ибо, если бы это было так, в патрициате Димна за сотни лет существования республики не осталось бы ни одной неопозоренной семьи. Димн не то чтобы не ведет войн, но все они происходят вдали от столицы, и это малопочтенное занятие — не для патрициев. Для тех — торговля и политика, а они не менее опасны, чем война. Крепость Виверны, городская тюрьма, предназначенная не для пошлого уголовного сброда, а для тех, кто повинен в преступлениях против самой Досточтимой республики, никогда не пустует. Однако преступление преступлению рознь.
За преступления против нравственности семья ответственности не несет.
В случае нанесения ущерба казне — обязана этот ущерб возместить.
В деле Берохада Токсиллы имеет место и то и другое.
Участие в богохульных оргиях, совращение несовершеннолетних, растрата казенных средств — последнее для димнийцев похуже богохульства.
Увы, мона Гальда понимала, как все было на самом деле. Уж настолько она знала человека, в браке с которым прожила полтора десятка лет. Берохад Токсилла никогда не был склонен к экстремальным развлечениям. А вот власть его манила весьма и весьма. Быть просто одним из городских патрициев его не устраивало. Род же его, как назло, не был ни влиятелен, ни особо знатен, а сам Берохад не обладал выдающимися способностями, которые могут эту знатность заменить. Что ж, он пошел по проторенной дороге. Употребил немало сил и средств, чтоб быть избранным в Совет Димна. Но и там он был одним из многих. Чтобы приобрести влияние, нужны сторонники. А сторонники даром не приобретаются. Это в Димне знают лучше, чем где-либо. Причем не всегда для этого потребны только деньги. Граждане Димна — натуры утонченные, и привлекать их нужно тоньше. Учитывая их вкусы. Кто-то любит девочек, кто-то мальчиков, кто-то произведения искусства, кто-то изысканные кушанья. И где-то, двигаясь в этом направлении, Берохад допустил ошибку. Где, какую — уже не имеет значения. Не учел чьего-то пристрастия, дал взятку не тому и не тем. Главное — ошибка была сделана, и ход доносу дан. А тут как раз случилось возмущение населения коррупцией среди городских старшин Димна, и Первый гражданин решил внять голосам простых сограждан. И Берохада Токсиллу сделали крайним, представив его чудовищем порока. Пирушки с театральными представлениями представили богохульными оргиями, услуги борделей — совращением, а растрата… растрата и в самом деле была. И бывший советник Токсилла был приговорен к заключению в крепости «до особых распоряжений» — обычно такая формулировка означала «пожизненно», просто хозяйственное правительство Димна никогда не исключало вероятности, что заключенный зачем-то может понадобиться. Моне Гальде удалось возместить — с процентами! — растрату, и по закону ее не преследовали, однако Первый гражданин Годескальк Лаверн имел с нею доверительную беседу. Неофициально, конечно.
— Почтенная дама, — сказал Лаверн, — мне достоверно известно, что к дурным поступкам вашего супруга вы не имели отношения и даже не были о них осведомлены. Увы, дело получило слишком широкую огласку…
«А кто приложил для этого все усилия, кто?»
— …потому и для вас, и для ваших детей было бы полезно не появляться некоторое время в обществе. Разумеется, лишь до тех пор, пока шум не уляжется.
Таким образом, хотя в ссылку семью преступника не отправили, моне Гальде ясно дали понять, что в обществе ее персона нынче нежелательна.
Как ни прискорбно признавать, старый мерзавец был прав. При всей вольности нравов высшее общество Димна отличается крайним лицемерием, и родственники человека, заклейменного позором, становятся в нем париями.
Кроме того, существовала еще одна проблема. После пресловутого возмещения растраты содержать городской особняк с многочисленной свитой было Гальде попросту не по средствам. Проще всего было бы продать дом, но вряд ли Магне в будущем поблагодарит мать за то, что она лишила сына родового гнезда. Поэтому она предпочла сдать особняк в аренду.
Но куда деваться самим? Загородного поместья у семьи Токсилла не было, а снять маленький домик или, хуже того, квартиру — значит опозориться в глазах патрициата хуже, чем участием в оргиях. Несомненно, за пределами столицы жизнь дешевле, но моне Гальде не хотелось уезжать из Димна.
И она нашла выход. Вернее, он нашелся сам.
Приятельницы нынче избегали Гальду, и она была бы последней, кто осудил их за это. Но была среди них одна, с которой дама Токсилла не виделась очень давно — и совсем по другой причине. Дама Адран удалилась от мира, причем она действительно сделала это добровольно.
С Лаубодой они дружили еще со времен пансиона при храме Рассы, и эта дружба — не слишком близкая, но вполне искренняя — не прервалась и после того, как обе вышли замуж. Мужей, как и подобает девушкам из приличных семей, выбрали родители — своего круга, с достатком, изрядно старше невест, но отнюдь не стариков и даже вполне приятных в обращении. Поэтому и Гальда, и Лаубода без возражений приняли выбор родни. Считалось, что Лаубоде повезло больше, так как семья Адран, к коей принадлежал ее нареченный, хоть и миновала пик своей славы, все еще была древней и известной. Зато негоциант Вибих отличался более жизнерадостным нравом и во всем стремился угождать молодой жене, поэтому Гальда нисколько не завидовала подруге. Однако виделись они с тех пор редко. Вибих по торговым делам много путешествовал и, если поездка не представлялась опасной, брал с собой жену. Лаубода поселилась с мужем в фамильном особняке Адранов и не покидала Димна.
Так продолжалось и позже, после того как Гальда лишилась мужа. Увы, жизнерадостный нрав его, доставлявший много приятностей в семейной жизни, во всем прочем способствовал разорению. Но Гальда, оставшись с маленькой дочерью на руках и почти без средств, не впала в отчаяние, а сумела подыскать себе нового мужа (родителей ее уже не было на свете). И они с Лаубодой по-прежнему встречались на городских празднествах, приемах, балах и карнавалах, благо в Димне такого бывало предостаточно. Это продолжалось до тех пор, пока Лаубода также не овдовела. Ничего удивительного в этом обстоятельстве не было — господин Адран был уже немолод. Насколько могла припомнить Гальда, он страдал от продолжительной болезни и давно не появлялся на людях. Лаубода из-за этого также реже выходила в свет, занятая уходом за угасающим супругом. После его смерти все ожидали, что она наверстает упущенное, тем более что детей у Адранов не было. Однако она, наоборот, затворилась в особняке Адранов на острове и совсем перестала выезжать. Когда это произошло, Гальда в точности вспомнить не могла, но, кажется, еще до рождения близнецов, то есть больше двенадцати лет назад. В свете посудачили и забыли — подобные случаи были редки, но не исключительны.
Не покидая дома, Лаубода все же не окончательно перерубила связи с внешним миром. С Гальдой она продолжала переписываться при помощи городской почты. В доставляемых лодочником посланиях (несколько раз в году, не чаще) Гальда не замечала ни безумной скорби, ни особой приверженности религии. Лаубода описывала свои повседневные занятия, справлялась о здоровье. Гальда отвечала тем же. И Лаубоде же она отправила просьбу о том, чтоб погостить у нее вместе с детьми в связи с возникшими затруднениями. В согласии она не была уверена. За все эти годы Лаубода ни разу не пригласила ее, а на приглашения Гальды отвечала вежливым отказом. Но подруга юности ответила, что, конечно же, мона
