Король собирал войска. Он собирал их нехотя, не забывая строить планы насчет мятежных вассалов. Берберы были для него досадной помехой, гораздо менее важной, чем сторонники бывшего короля или проблема отсутствия наследника. Король без сына — место пустое. Зачем он воюет? Кому все оставит?
Амнистия лидерам мятежных родов виделась Родериху уловкой, шансом выманить врага из неприступных крепостей. Уничтожить берберов, а потом сразу же разобраться с мятежниками, пока не очухались. С опорой на верных людей это можно было сделать быстро и почти без потерь. Гораздо проще, чем выкуривать всех поодиночке.
В планах все было просто. На деле из серьезных противников на амнистию мало кто клюнул. Хитрые королевские родственники помнили вероломные традиции королевского двора. И предпочли отсидеться.
Теперь Родерих стоял у своего шатра на холме возле Кордовы и смотрел на раскинувшийся внизу лагерь. Войск было собрано гораздо больше, чем требовалось для боя с берберами. Но гораздо меньше, чем он рассчитывал. Из мятежников свои отряды привели только памплонские дурни да еще несколько горных графьев, чьи замки никогда не рассматривались королем в качестве серьезной добычи.
— Это великая армия, король, — подобострастно сказал сзади архиепископ Синдеред. — Она воскрешает в памяти деяния Теодориха Великого. С ней можно захватить полмира.
— Да-да, конечно, — пробормотал Родерих, не обращая на попа никакого внимания. Синдеред был известным при дворе тупицей.
Еще утром посыльный с юга принес весть о том, что обнаглевшие вконец бандиты осадили Сидонию. Надо было спешить. Одно дело — смести временное укрепление, другое дело — выбивать врага из почти неприступной крепости с запасами на год с лишним. Поэтому во все части королевского лагеря неслись сейчас гонцы с требованием к вассалам и командирам немедленно сниматься с места. Конные отряды авангарда уже выстраивались в широкую колонну и втягивались в окружающие Кордову леса по южной дороге.
Король в последний раз посмотрел на лагерную суматоху и повернулся к своему походному трону.
Сотворенный искусными умельцами, с позолотой и драгоценными камнями, покрытый роскошными тканями трон был закреплен между двумя выносливыми мулами, которые стояли с выражением вялой покорности на ленивых мордах. Позади трона уже собиралась многочисленная королевская гвардия, в расписных доспехах, с вымпелами и штандартами. Короли Западного Королевства всегда любили выезжать с роскошью. Они вообще любили роскошь. И женщин.
Родериху оставалось любить только роскошь.
Вот уже целый месяц комит Септема Улиас сидел на жидкой просяной каше и воде, в специально для него выстроенной низкой хижине из тяжелых каменных блоков, на части которых еще можно было различить вырубленные знаки давно забытых легионов. К его ноге была прикреплена тяжелая ржавая цепь, доставшаяся ему по наследству от какого-то бедолаги, чьей засохшей кровью она была покрыта.
Весь этот месяц, каждый день, каждую ночь, он слушал непрекращающиеся хрипы умирающих пленников и вопли насилуемых женщин. Он старался забыть, что все это — его вина, старался не слушать, не думать, не вспоминать. Но это было все равно что остановить сердце.
Несколько раз в хижину заходил Тарик бен Зияд, молча вставал у входа и смотрел на него. В такие минуты Улиас клялся себе, что убьет бербера первым. И только потом доберется до короля. Иногда ему казалось, что ненависть к Родериху притупляется от голода, вины, страданий, и тогда он старательно разжигал пламя снова. Это было единственное, ради чего он продолжал жить.
В этот раз Тарик не стал молчать.
— Можешь радоваться, комит. Скоро твоя месть осуществится. Король Родерих собрал армию и идет сюда. Говорят его войско так велико, что растянулось по всей дороге от Кордовы до Севильи. Но я думаю — врут.
Он присел на обрубок бревна, брезгливо отерев его краем одежды.
— Вот, пришел спросить у тебя совета. Что делать? Вернуться домой? Разделиться на маленькие отряды и пустить всех в Иберию на вольные хлеба, пусть гоняются? А?
Улиас разлепил запекшиеся губы:
— Сдохнуть.
Тарик рассмеялся. Его лоснящаяся довольством физиономия теперь мало напоминала снулую морду грязного нищеброда, которым он был совсем недавно. Пребывание в Иберии пошло ему и его людям явно на пользу.
— Мне нравится ход твоих мыслей, комит! Сдохнуть! А что? Может, я так и сделаю? Ведь это — слава, не так ли. Сдохнуть на поле брани. Отправиться прямиком в рай, где меня ждут тысячи ромейских шлюх- девственниц! Некоторые ученые мужи говорят, что сколько воин убил врагов, столько шлюх он получит в свое распоряжение на небесах. Если это так, то мне одному с ними со всеми явно не справиться.
Кто-то позвал его снаружи, и Тарик вышел. Огляделся. Лагерь продолжал жить своей берберской жизнью, не заботясь о том, что на него надвигается. Где-то дрались, где-то смеялись, где-то тянули унылые песни, варили еду. Двое бойцов тащили к себе упирающуюся девку, хватая ее за оголившиеся ляжки. Все было как всегда.
Тарик посмотрел на охранника.
— Ну? Чего там?
— Тебя спрашивают. Вон, иди.
Тарик поморщился. Берберское панибратство скотов с людьми высшего круга пора было прекращать, вводя красивые арабские обычаи.
У его походного шатра наблюдалось какое-то нездоровое шевеление. Охранники сгрудились у входа, выставив копья.
Подойдя ближе, он замер, обомлев. На земле возле костра мирно сидели двое готов, в полном парадном облачении королевской знати. Даже при мечах.
Первым желанием Тарика было устроить разнос охране за то, что пропустили, а не повесили сразу за ноги.
Готы поднялись, завидев его, подошли ближе. Хитрые рыжеволосые рожи с мелкими глазенками. Старший чинно поклонился и заговорил.
Через некоторое время Тарик опять, в который уже раз, возблагодарил своего нового бога, поняв, что удача плывет к нему прямо в руки.
Флории снова приснилась мать. Она не могла помнить ее лица, но что-то светлое, разливающееся теплотой по всему телу, не оставляло сомнений. Каждый раз она просыпалась счастливой и умиротворенной, и тут же ее окружала серая безысходная действительность, тряска на колдобинах, гортанные выкрики погонщиков, прелые запахи товаров и умиленное рыхлое лицо Артемия, говорящего ей «хорошее утро».
Караван медленно приближался к Массилии. Он тащился уже второй месяц, останавливаясь на каждом торговом перекрестке. Его обгоняли вестовые, пешие стражники, деревенские телеги. Даже бредущие с посохами старики-паломники в серых длиннополых одеяниях обгоняли его. Флории начинало казаться, что это путешествие никогда не кончится.
Артемий держал ее в крытой повозке, изнутри напоминающей королевскую своей непомерной роскошью. Ее ноги были всегда привязаны к бронзовому кольцу, торчащему из пола, а окошко повозки было таким маленьким, что туда можно было просунуть только руку.
В это окошко Флория и наблюдала медленно проползающий мимо нее мир. Желтые, еще неубранные поля, виноградники, реки с ветхими каменными мостами времен Старой Империи. Иногда попадались башни и стены крепостей, но это случалось крайне редко. Потом появились горы, сперва далеко на горизонте, с заснеженными вершинами, затем совсем рядом, так что и гор никаких не стало видно, только нескончаемые каменные стены с голыми валунами и глубокими расщелинами, откуда веяло смертью и холодом. Временами из этих расщелин появлялись сумрачные люди в медвежьих шкурах, и тогда караван останавливался, а его сопровождающие начинали договариваться об оплате за мирный проезд.
