Рыженькая встала, подошла к прилавку, отодвинула крышку, оттуда повалил пар.
— Вот твой обед, — сказала она мне. — Бери и не бойся.
У нее были ярко-зеленые глаза, казавшиеся очень светлыми из-за множества веснушек вокруг — на щеках, на носу и даже на лбу.
«Ну ладно, ехидина, — подумал я о белобрысом, — я тебе отплачу!»
Он покосился на меня и сделал вид, что ничего не расслышал.
Обед на сей раз был настоящий, без подвоха, и я наелся досыта. Потом поднялся к себе и до полуночи читал Конан-Дойля. Никто меня больше не беспокоил.
8
На другое утро в семь тридцать стенные часы коротко динькнули раз пять, потом оглушительно зазвонили. Я вскочил, быстро умылся, подошел к шкафу и стал размышлять, что надеть. Мне хотелось обновить синюю форменную куртку с нашивкой на рукаве. На нашивке был изображен купол школы с пальмой под ним и вышиты буквы «ЭШОП»: «Экспериментальная Школа Одаренных Переростков». Поколебавшись, я все-таки оделся в свое — в парусиновую куртку и вельветовые брюки: возможно, эта шикарная форма использовалась только в торжественные дни.
Волнуясь ужасно, я спустился в вестибюль.
Я ожидал там встретить таких же, как я, новичков, но увидел только Дроздова. Директор школы явился в парадной форме: синей куртке с нашивкой и белых брюках. Вид у него был какой-то усталый, движения замедленные.
— Ну, как спалось на новом месте? — спросил он меня приветливо. — Ребятки не докучали?
Я покачал головой.
— Добро, добро. Пойдем, я познакомлю тебя с учителями.
Мы вышли на улицу — если можно так сказать о пространстве под куполом. За стеклом, в тайге, было пасмурное и, видимо, холодное утро. Леса колыхались от ветра, по ближнему озеру ходили свинцовые волны, от одного вида которых бросало в озноб. А здесь было тепло и безветренно. Вода в бассейне ярко зеленела, с одной из пальм сорвался и, камнем упав, глухо стукнулся о землю кокос. Мне стало грустно, я вспомнил о маме.
Учебный корпус был маленький, одноэтажный, без окон. Внутри — зеленые пластиковые стены, раздвижные двери, оклеенные коричневой фанерой. На первой двери было написано: «Учительская». Это слово меня успокоило: может быть, ничего необычного, все обойдется.
В учительской сидели два человека, оба в синей униформе. Я понял, что совершил ошибку, выйдя в своем: ведь, если разобраться, для меня это и был самый торжественный день: начало учебы в спецшколе. Один учитель был лысоватый, чернявый, худой, с пронзительным взглядом, другой — добродушный толстяк с седой челкой. Оба бледные и тоже как будто заспанные.
— Познакомься, Андрей, — сказал Дроздов. — Твои наставники. Игорь Степанович Скворцов, общеобразовательные предметы, — он показал на чернявого, к моему удивлению (я почему-то вообразил, что чернявый будет вести автогенку), — и Виктор Васильевич Воробьев, спецпрограмма. Меня можешь звать Аркадием Сергеевичем, фамилия моя тебе известна. Садись.
Я сел на стул около двери. Все трое долго молча меня разглядывали. «Интересно, — подумал я, — блокируются они сейчас или нет? Меня-то им нечего стесняться, друг друга — тем более. Наверно, сейчас они молча меня обсуждают. Очень удобно!»
— Видишь ли, Андрюша, — начал Дроздов, — в нашей школе всего только шесть учеников, ты — седьмой. Из этого можно сделать вывод, что школа наша не совсем обычная. Здесь ты увидишь много любопытного, на первый взгляд необъяснимого.
— Уже увидел, — тонким голоском сказал чернявый (Игорь Степанович). Вчера наши летуны полчаса перед новеньким форсили. А сегодня лежат в своих комнатах как выжатые.
— Значит, с двоими ты уже познакомился, — продолжал Дроздов. — Это Слава Дмитриенко и Лена Кныш, очень способные ребята. Ну, а в бассейне ты плавал с Соней Москвиной. Москвина — серьезная, добрая девочка.
«Это уж точно», — подумал я. Рука еще побаливала.
— А что с плечом? — тут же спросил Дроздов. — Ай-яй-яй, какая неосмотрительность! Вы имейте в виду, Виктор Васильевич, — он обратился к толстяку, — это ваше упущение. Что за самодеятельность! Ей забава, а у мальчика всю ночь болело плечо. Придется Москвину наказать.
«Надо срочно научиться блокировке», — подумал я, и все учителя засмеялись.
— С блокировкой не спеши, дружок, — сказал Виктор Васильевич. — Научись сначала думать грамотно. Нет, неграмотно ты думаешь, не спорь. Бессвязно. Часто бессмысленно повторяешь в уме одно и то же слово.
— Виктор Васильевич, — заметил Дроздов, — вы, кажется, уже начали свои занятия?
— Прошу прощения, — сказал толстяк.
Что-то в их разговоре было не то. Они разговаривали между собой бодрыми театральными голосами, усиленно изображая, какие они дружелюбные и в то же время деловитые люди.
Когда я подумал об этом, все трое переглянулись.
— Действительно, — сделав вид, что ничего не заметил, продолжал Дроздов, в нашей школе ты прежде всего научишься правильно работать головой, грамотно ею пользоваться. Пока что она у тебя работает процента на полтора. Да не стесняйся, это обычное дело… за пределами нашей школы. Мы научим тебя использовать твой разум процентов на семьдесят пять — восемьдесят. Затем ты научишься у нас контролировать свою психику. Знаешь, что такое психика? Знаешь. Ну, а чудеса там всякие — это не самоцель, это придет само собой. Здесь твои возможности в тебе уже заложены. Лучше было бы, конечно, обходиться без чудес, без полетов, без внушения и силы взгляда, на эту ерунду уходит слишком много душевной энергии. Ну, да, естественно, ты так не думаешь, тебе своей энергии не жаль. А вот твои вчерашние знакомцы, Слава и Лена, резвились полчаса, а сегодня весь день будут отлеживаться. Беречь надо силенки, не расходовать их на пустяки. Но отказать вам в этих радостях мы не вправе. Что же касается прослушивания мыслей, то не бойся ты этого, ради бога: мы учителя, педагоги, воспитатели и никогда не используем свои знания тебе во вред, потому что это безнравственно. А на пользу — отчего же? Вот Игорь Степанович будет вести с тобой и математику, и физику, и химию, вообще все, что в обычной школе преподают больше десяти учителей. Почему? А потому, что Игорь Степанович всегда будет точно знать, понял ты его или нет, а если не понял, — что именно. Поэтому школьные предметы занимают в нашей программе лишь половину времени: учение твое пойдет поначалу в два раза быстрее, чем раньше, а затем, когда Виктор Васильевич научит тебя правильно думать, — и во много-много раз. Я слышу, у тебя есть два вопроса, вполне резонные, их на твоем месте задал бы каждый. Первый вопрос: какова цель твоей учебы в нашей школе. На этот вопрос я отчасти уже ответил вначале: мы хотим научить тебя мыслить, а дальнейшее зависит уже исключительно от тебя. Умение мыслить пригодится тебе независимо от того, куда ты попадешь. Второй вопрос: почему мы выбрали именно тебя. Тут сложнее ответить, сложнее объяснить тебе так, чтобы ты понял, но я попытаюсь.
Долгое время он молчал, и чернявый с толстяком молчали, а я сидел и ждал.
— Да, конечно, — сказал вдруг Дроздов, — твое объяснение ближе всего к истине. Ты не смог учиться, как все. Мы решили дать тебе возможность попробовать иначе. Ты хороший, добрый парень, это нам нравится. Ну и, наконец, тебе чуть-чуть повезло. Помни: чудеса, которые выделывают твои товарищи, — это всего лишь забава, побочный продукт. Став постарше, помудрее, ты перестанешь играть в эти игрушки. Заметь: мы все трое ходим по земле, а не летаем под потолком и не испепеляем друг друга взорами. Нам этого не нужно. И тебе не будет нужно тоже. Я вижу, ты меня понимаешь.
Я кивнул.
— Ну что ж, в таком случае, приступим к занятиям. Андрюша, выйди, пожалуйста, в коридор и подожди там немного: нам нужно кое о чем посовещаться.
Собственно, совещаться они могли бы и в моем присутствии, но я этого, естественно, не сказал.
