— А для чего она залезает, тетя Дуня? — с интересом спросил Шурка.
Тетя Дуня с неудовольствием посмотрела на него и ничего не ответила. Недолюбливала, она нашего Шурку.
— А больно человеку, когда она там, в желудке? — не унимался Шурка. — Она, наверно, искусает там все?
— Вот уж не знаю, — сухо ответила тетя Дуня, — меня-то бог уберег, а у других не спрашивала.
— Враки все это, — убежденно сказал Шурка. — Не верю я в эту сказку.
— А мне больно нужно, чтобы ты верил! — отрезала старушка и поднялась. — Когда расходиться думаете, запечники? Люди добрые по своим домам сидят, а вы и честь и совесть позабыли, видно.
— У нас свобода совести, — сказал Борька, — где хотим, там ее и забываем. А ты в бога-то веришь, а, баба Дуня?
Бабка Дуня опасалась подвоха, и она была права.
— Здравствуйте! Который год вместе живем, и не разобрался! Конечно, верую…
— Ну, и иди с богом, — довольный, посоветовал ей Борька. — А мы сегодня до ночи посидим.
— Матери напишу, вражина! — пригрозила тетя Дуня, уходя.
— Мне тоже есть о чем написать! — крикнул ей вдогонку Борька.
12
Оставшись втроем, мы переглянулись.
— Видали? — сказал нам Борька. — Правду скажешь — не верит, врать приходится. Слушай, — вдруг накинулся он на Шурку, — расскажи еще что-нибудь, а? Тебе писателем надо быть, не иначе! Закрути детективчик!
Борьку никак нельзя было вернуть к лориальской действительности.
— Да погоди ты! — остановил я командора. — Он еще не один раз нам загнет.
Ведь история Лориали только еще начинается.
— Нет, вы подумайте! — шумел он. — Вот так учишься в одном классе с таким тихоней, и вдруг бах! — гений. Лауреат Ленинской премии или еще что-нибудь. Поневоле в затылке зачешешь. И об этом же нужно будет писать мемуары. Вот, мол, в шестом классе подводил я гордость нашей литературы Александра Даниловича к девчатам и задавал молодому гению вопрос: «А кого ты, братец ты мой, из них выбрал бы себе в секретарши?»
— Ну и дурак, — обиженно сказал Шурка, — умнее ничего не мог придумать… И еще руки выкручивал, ненормальный!
— Дорогой, — насмешливо возразил Борька, — потомство все равно узнает, что ты был труслив и слабоволен, что боялся сильных и продавал свои идеи за одно облегчение страданий.
— Отвечал разве? — недоверчиво спросил я Шурку.
— А ты думал! — отозвался Шурка. — Не ответишь — так он все кости переломает. Ну, думаю, ладно, дурак, на тебе — и отвечаю.
— Тем более обидно, — сказал Борька, — ты же как все, ты обыкновенный. И если ты станешь гением, я застрелюсь от удивления, честное слово.
— Ну ладно, — перебил его я, — время покажет, кто из вас гений, а пока надо хорошенько благоустроить наши континенты.
И работа на планете закипела.
13
Совет Командоров единогласно постановил: разойтись по разным комнатам и составить в исторически кратчайшие сроки политическую карту Лориали. Я захватил карандаши, три листа голубой миллиметровки и отправился в спальню.
Я шел очень тихо. ковровая дорожка как бы впитывала в себя весь шум, и только огромная коробка цветных карандашей погромыхивала у меня под мышкой.
Дверь в спальню была приоткрыта. На широкой низкой кровати сидела бабка Дуня. Она быстро спрятала что-то под передник и недовольно сказала:
— Ишь, расползлись по чужой-то квартире… Места им мало!
Мне стало тошно. Я молча прошел мимо старухи, гремя карандашами. И, когда за спиной у меня зашуршало, я резко обернулся. Застигнутая врасплох, старушка стояла в дверях и смотрела на меня светлыми голубыми глазами. В руках у нее была аляповатая картинка в багетовой рамке: очевидно, заграничная.
— Не видел, не видел ничего… — тихо сказал я.
Минуту бабка Дуня неподвижно смотрела куда-то на мой подбородок. Потом медленно повернулась, пошла… тесемочки фартука у нее на спине были крест-накрест. Что за картиночка поразила воображение старушки, не знаю.
Когда ее шаги затихли в коридоре, я сел за туалетный столик и разложил на полочке бумаги. Из ясного зеркала на меня посмотрело мрачное глазастое лицо, похожее на икону. Лицо хотело плакать. Жалко было бабку Дуню, а почему, не знаю.
«Ну, ты, механический гражданин… — сказал я себе. — Понимал бы ты что-нибудь в жизни!»
14
Дела на розовом континенте были прескверные. Но поначалу, естественно, я об этом и не подозревал. Я высадился в самом центре континента, на берегу лесного моря, которое было величиной с Федеративную Германию, а глубиной всего лишь метр-полтора. Нарисовав это море на карте, я битый час сидел как дурак на его берегу и любовался своим отражением в рамочке из розовых лопухов. Собирался даже послать радиограмму в Совет Планеты: «Веселой жизни не обнаружено. Континент необитаем. Скучно, как на уроке ботаники. Вылетаю на остров Гарантии. Серж».
Но вдруг одно пустячное обстоятельство изменило все мои планы. Откуда ни возьмись, прилетела сердитая тощая муха и, сев на зеркало-трюмо, принялась деловито его пересекать с запада на восток, отражаясь в стекле своими лапками и пузом, как гребная галера.
— Корабль! — чуть не закричал я. И верно: из-за розового мыса на зеленоватую гладь внутреннего моря выползло высокое и черное шестивесельное судно. — Корабль!
Невидимый с моря, сидел я в своем аэроне и собирался уже нажать белую клавишу старта, как вдруг из пышных зарослей восточного берега вынырнула и заскользила по воде вторая галера. Бесшумно и ровно летели двухъярусные корабли навстречу друг другу, но неожиданно одна из галер вздрогнула, накренилась и, вспыхнув ярким пламенем, исчезла в воде. Минута — и второе судно скрылось за лесистым полуостровом западного берега. Наступил полный покой. Озеро зеленовато мерцало, как экран осциллографа, и ничто на его поверхности не напоминало больше о случившейся драме. Только в самом центре трюмо остался черный язычок копоти. Я стер со стекла следы несчастной мухи, спрятал спички в карман и задумался.
Я не умею фантазировать. Мне не под силу выдумать то, чего не может быть никогда. Здесь Шурик со своей гениальностью и Борька со своей способностью выдавать завиральные идеи дадут мне сто очков вперед. Соревноваться с ними в этом — дело для меня безнадежное. В одном я был намного их сильнее и
