вырвался только хрип, в котором тот вряд ли сумел разобрать хоть слово. А еще через секунду над площадью раздался грохот множества новых выстрелов, в котором утонули все прочие звуки. Первый выстрел в безоружного Михаила Андреевича стал сигналом к атаке, после него вышедшим на площадь военным стало ясно: теперь им дозволено все. Толпа с громкими криками двинулась через площадь в сторону Зимнего дворца, по пути обрастая присоединившимися к ней любопытными прохожими и уже забыв о своей первой жертве, которую несколько солдат, понукаемые адъютантом, спешно уносили прочь.
Михаил Андреевич не слышал новых выстрелов. Боль в спине усиливалась с каждой минутой, и все его силы были направлены на то, чтобы не застонать и не выказать несшим его людям своей слабости. Он не справился с главным, но мог еще сохранить достоинство – это было единственное, на что он был теперь способен, чтобы не проиграть окончательно. И потому, сжав зубы, молча терпел боль, пока перед глазами у него не начал клубиться стремительно густеющий и скрывающий все вокруг черный туман.
Он очнулся на полу в каком-то странном помещении – оно как будто бы было ему знакомо, но понять, где именно он находится, Милорадович смог не сразу. Рядом суетились какие-то люди, слышались их встревоженные голоса, и это не давало ему сосредоточиться. А понять, куда его принесли, ему было нужно, просто необходимо!
– Ну не стойте столбом, идиоты, помогайте давайте! – рявкнул позади него чей-то смутно знакомый голос. Михаил Андреевич точно уже слышал его когда-то, точно знал этого человека, но вспомнить, кто это был, тоже не мог. Зато внезапно он догадался, где находится, – это была та самая конюшня, из которой он выехал усмирять бунтовщиков полчаса назад! Наверное, его принесли туда потому, что это было ближайшее открытое помещение. Видно, очень спешили…
– Что, все так плохо? – попытался спросить Милорадович, но тут же закашлялся. Изо рта на мундир брызнула кровь, тело генерал-губернатора содрогнулось от боли, он схватился рукой за грудь, и его пальцы нащупали рваные края материи с торчащими нитками. Михаил Андреевич скосил глаза, пытаясь разглядеть свой мундир и все еще не понимая, почему он порван на груди, если выстрелили ему в спину. И лишь после того, как он провел рукой по испачканной кровью жесткой ткани, ему стало ясно, в чем дело: на мундире не было ни одного ордена, ни одной из заслуженных им в прошлом наград. Все они были сорваны, от каждого осталось по неровной лохматой дырке. Те, кто нес генерал-губернатора в конюшню, пытались спасти его с далеко не бескорыстными целями…
А вокруг него все суетились, бегали какие-то люди, за его спиной шла непонятная возня, и кто-то даже, как казалось Милорадовичу, о чем-то его спрашивал, но он никак не мог сосредоточиться и понять, чего от него хотят.
– Делайте что должно… – прохрипел он в конце концов, снова закашлял кровью, и в глазах у него стало темнеть от нового, еще более сильного приступа боли. Казалось, что медик и его помощники режут всю его спину вдоль и поперек острыми раскаленными ножами, и Михаил Андреевич не смог сдержаться и не застонать. А спустя еще несколько бесконечно долгих минут он перестал даже пытаться молчать. Ему казалось, что его крики и стоны заглушают все вокруг, что в них утонули все остальные звуки, однако хлопотавшие рядом с ним люди как-то ухитрялись переговариваться, что-то приказывать друг другу и понимать, кто о чем говорил.
А потом боль вдруг стала слабее – настолько слабее, что в первый момент Милорадовичу даже показалось, будто бы она вообще прошла. Это так удивило его, что он попытался пошевелиться и спросить у кого-нибудь из находившихся в конюшне, что с ним, но стоило ему лишь попытаться повернуть голову, как боль в спине снова дала о себе знать. Но на этот раз Михаил все же смог сдержаться и не застонать.
– Господин генерал-губернатор! Михаил Андреевич! Вы меня слышите? – мягко, но настойчиво звал его все тот же знакомый голос. – Вы можете говорить?
– Да, могу… – с трудом, но все же отчетливо выговорил Милорадович и тут же почувствовал, как течет по его губам и подбородку теплая и липкая кровь. Нет, говорить он все-таки был не в состоянии!
– Михаил Андреевич, мне надо попробовать извлечь пулю, – продолжал заботливый голос, и генерал- губернатор наконец узнал его. Это был Василий Буташевич-Петрашевский, врач, сопровождавший его почти во всех его военных походах и время от времени помогавший ему после, в мирной жизни. Хотя применять свои медицинские знания к Милорадовичу ему приходилось редко, а если и приходилось, то речь шла о каких-нибудь мелочах. «Зато теперь у Василия Михайловича будет очень много работы! – вздохнул про себя генерал-губернатор. – Или наоборот – вообще никакой работы не будет…»
– Делайте, что считаете нужным… – прохрипел он, изо всех сил стараясь говорить разборчиво и понятно. Врач что-то ответил, но Милорадович опять не разобрал слов из-за накатившей на него новой волны боли. Еще более сильной и длившейся еще дольше – как ему показалось, многие часы…
– …теперь все, теперь только надеяться на лучшее… – донеслись до него сквозь эту боль слова Василия Михайловича. Но особой надежды в них Милорадович не услышал. Боль как будто бы и стала меньше, но он чувствовал, что вместе с ней из него ушли почти все силы. В конюшне словно бы стало темнее, а голоса врача и его помощников звучали как-то приглушенно, словно бы из-за плотной портьеры…
Нет, он не должен был сдаваться, он не мог умереть прямо сейчас! Ему обязательно нужно было узнать еще хотя бы одну вещь…
– Что там сейчас… происходит? – выдавил он из себя и едва не потерял сознание от приложенных для этого усилий.
– Не знаем, – честно ответил ему врач. – Я одного из тех, кто вас сюда принес, попросил сбегать туда, посмотреть. Он, как вернется, расскажет… Как вы сейчас себя чувствуете?
– Плохо, – тоже не стал лукавить и притворяться Михаил Андреевич. Он хотел спросить, насколько серьезно его ранение, но слабость усилилась, и генерал-губернатор не смог произнести ни слова.
– Пуля была пистолетная, с нарезкой, – начал вдруг объяснять ему Василий Михайлович, и в его голосе Милорадовичу послышались виноватые ноты. – Ружейную было бы проще извлечь, она бы меньше вреда нанесла…
– Пистолетная… – выдохнул Михаил Андреевич, и на какой-то миг к нему словно бы вернулись силы. – Покажите мне ее!.. – потребовал он уже громче хорошо знакомым врачу решительным тоном, каким он всегда отдавал приказы.
– Сейчас, смотрите, – медик зашарил рукой по полу и через несколько секунд поднес к глазам раненого крошечный сплющенный кусочек свинца.
– Пистолетная, – шепотом повторил Милорадович, рассматривая пулю. – Значит, стрелял не военный… Слава Богу, меня убил не русский солдат! Но вот же смешно… я сегодня так плотно позавтракал, а эту мелочь не смог переварить…
– Не убил, не надо так… – попытался было запротестовать Василий Михайлович, но генерал-губернатор уже догадался по выражению его лица, что состояние его было безнадежным, и поэтому не стал слушать никаких утешений и уверений в том, что он будет жить. Спорить с врачом он, впрочем, тоже не стал – у него было слишком мало времени, и оставшиеся минуты требовалось потратить на кое-что более важное. «Эти глупцы… которых я так и не смог остановить… Чего они там добиваются, чего хотят – крестьян отпустить на свободу? – попытался он вспомнить самое главное из того, что слышал о тайных обществах. – Глупые мальчишки, глупые! Я им покажу, как это надо делать!»
– Позовите Глинку, – попросил он Василия Михайловича, но уже в следующее мгновение и сам увидел подошедшего к нему поближе и склонившегося над ним бледного адъютанта.
– Я здесь, я вас слушаю! – быстро сказал тот, опускаясь на колени рядом с умирающим. Он как будто обрадовался, что может сделать для Милорадовича хоть что-то, хоть какую-нибудь мелочь…
– Федор, запиши… – начал было Михаил Андреевич, но тут же сообразил, что в конюшне адъютант точно не найдет ни чернил, ни бумаги, и поправился: – Запомни, что я хочу сделать… У меня полторы тысячи крестьян – они все должны получить вольную. Ты понял? Это моя последняя воля…
– Да, я все понял. – Федор Глинка оглянулся на врача и нескольких помогавших им солдат, ставших свидетелями этого завещания, и прижал правую ладонь к груди. – Все будет выполнено, я за этим прослежу.
– Проследи обязательно… – попросил Милорадович уже не приказным, а мягким, дружеским тоном и закрыл глаза. Боль немного ослабла, и ему вдруг стало покойно и как-то легко. Он не смог остановить
