Пойдем в кино?

По-прежнему негромко звучит классическая музыка.

Квартира Тараскиных. Людмила Васильевна и Георгий Степанович сидят на диване. Андрей стоит в дверях с томом Малой советской энциклопедии.

Георгий Степанович. Ты ходишь с этим томом, как я со своими авоськами. (Указывает на сумки возле стены.)

Андрей. Изучаю… А вы опять нам что-нибудь принесли?

Георгий Степанович. Просто я вспомнил, что мама в детстве любила бело-розовую пастилу.

Андрей. Еще одна традиция нашей семьи.

Георгий Степанович. И ее тоже поддерживаешь?

Андрей. Когда удается… (Не выпуская из рук энциклопедию, открывает дверцу буфета.) Пастила тут?

Людмила Васильевна. Как тебе не стыдно, Андрей? В следующий раз Георгий Степанович вспомнит, какой я в детстве любила суп. И явится к нам с кастрюлей.

Георгий Степанович. «Кастрюлей» меня еще никто прозвать не успел. А принести в дом то, что там любят… Разве это хуже, чем принести какую-нибудь неприятность?

Людмила Васильевна (задумчиво). Пастиле, как и другим детским привязанностям, я верна.

Георгий Степанович. И я помню детство гораздо лучше, чем то, что было на прошлой неделе.

Андрей. Тогда вспомните, пожалуйста… очень прошу вас: может быть, у вас в классе была еще одна Клава. Кроме Филимоновой… Еще хотя бы одна!

Георгий Степанович. И вспоминать нечего! Еще одна точно была. Но это… моя жена.

Людмила Васильевна (привставая от удивления). Как… жена? Ее же зовут Марьяшей!

Георгий Степанович. Прозвали Марьяшей. Потому что фамилия ее — Марьяшина. Да к тому же, имя Клавдия родители дали, не посоветовавшись с ней. Марьяшу оно не устроило.

Людмила Васильевна. А на работе?

Георгий Степанович. Там-то она Клавдия Николаевна.

Андрей. А в школе была только Марьяшей?

Георгий Степанович. Разумеется, в классном журнале все было точно, как в метрике. Мы же звали ее Марьяшей.

Андрей. И дома так?

Георгий Степанович. Ну, дома-то мы просто… не смеем иначе! Кстати, пора домой. Посидел, отогрелся.

Людмила Васильевна. Восьмого марта зайти не забудь. Все-таки надо меня поздравить!

Георгий Степанович. Загляну утром, если не надоел.

Андрей. День будет выходной… Заходите к нам обязательно!

Георгий Степанович. Разве что в порядке борьбы с одиночеством? Лиля, я полагаю, отправится на каток.

Андрей. Да, понимаю…

Георгий Степанович (спохватившись). Прости, пожалуйста.

Людмила Васильевна. А в чем дело?

Андрей. Да ни в чем!

Людмила Васильевна. Я могу быть спокойна?

Андрей. Вполне!

Георгий Степанович. Утром, по пути… в магазин загляну.

Людмила Васильевна. Какой-то у тебя путь однообразный. Равноправие равноправием… Но будь все же мужчиной.

Георгий Степанович. Запоздалый призыв! (Поднимается. Берет сумки, раскланивается.) Ну, до Международного женского дня!

Людмила Васильевна. Будем ждать.

Георгий Степанович уходит.

Андрей. У Клавы Филимоновой косы никогда не было…

Людмила Васильевна. Ты хорошо разглядел?!

Андрей. Она мне сама сказала. Волосы, говорит, были жидковатые. Не наскребла бы она на косу… А кроме этого — все хорошо. Она мне понравилась. И Володин портрет у нее на стене… Рядом с Листом!

Людмила Васильевна. Какой портрет? Этот? Другого я никогда не видела.

Андрей. Нет, не этот… Она вырезала Володю из фотографии, на которой был весь их класс. Его одного!

Людмила Васильевна. Значит, он ей… был дорог?

Андрей. Дорог он нам с тобой. А она в него была влюблена. Точнее, любила! И даже сейчас, мне кажется… (После паузы.) Она одинока. Только музыка все время рядом. Не умолкает… Мне даже хотелось как-то соединить их, что ли, с Георгием Степановичем.

Людмила Васильевна. Приплюсовать одно одиночество к другому?

Андрей. Просто одного хорошего человека приплюсовать к другому хорошему. Мне очень хочется что-нибудь сделать для них.

Людмила Васильевна. Только не это.

Андрей. Жалко… А почему?

Людмила Васильевна. Потому что он любит свою Марьяшу.

Андрей. Ну да?!

Людмила Васильевна. Любовь загадочна и непонятна…

Андрей (со вздохом). Это я знаю.

Людмила Васильевна. Значит, ты никого соединять не станешь? Я могу быть спокойна?

Андрей. А было бы здорово!

Людмила Васильевна (после паузы). Клава Филимонова, ты говоришь, все еще помнит Володю?

Андрей. Не то слово!

Людмила Васильевна. И фотографию вырезала?

Андрей. Вырезала. Там, наверно, человек сорок снималось. А вырезала она…

Людмила Васильевна (перебивает). Значит, коса была.

Андрей. Не было ее! Я десять раз переспрашивал.

Людмила Васильевна. А если Володя создал эту косу в своем поэтическом воображении? Не мог же и он тоже любить Марьяшу.

Андрей. Надо проверить.

Людмила Васильевна. Каким образом?

Андрей. Надо проверить.

Квартира Михалевых. Клавдия Николаевна, хорошо выглядящая, по-домашнему, но модно одетая женщина, обложена солидными томами, бумажными «свитками», рукописями, диковинными фигурками. Из дальнего угла на нее пустыми глазницами взирают… два черепа. Раздается телефонный звонок.

Клавдия Николаевна. Женский день, а женщин замучивают звонками. (Голос у нее властный и деловой. Снимает трубку.) Да! Я… Благодарю, Вадим Александрович. Но, знаете ли, праздник всех женщин мира я не рассматриваю как свой, персональный. Другое дело именины или день рождения. Но, но… То, что вы занимаетесь раскопками, не значит, что вы должны копаться в моих возрастных данных. Я шучу. Абсолютно убеждена, что вы это поняли. До свидания! (Вешает трубку. Склоняется над какой-то рукописью.)

Снова звонок.

(Снимает трубку.) Да! Я… Благодарю вас, Борис Анатольевич. Я как-то давно