Несмотря на свою подавленность, Мухсин не выдержал и расхохотался. Заннуба подняла голову и насмешливо спросила:
— Когда же это было, о свет моего глаза?
Мабрук подмигнул ей, прося замолчать, но она продолжала, наслаждаясь своей местью:
— В свое время ты был мужиком на скотном дворе. Ложился и вставал, жил и спал вместе с осленком, теленком и буйволом. Это мы привезли тебя в город, обтесали и обучили. Мы научили тебя прилично жить и сделали человеком.
Мабрук понял, что заврался. У него был такой растерянный вид, что все снова рассмеялись. Но Санния опять сжалилась над ним.
— Нет, тетя, не говори этого, — возразила она. — Клянусь Аллахом, Мабрук очень похож на старосту из папиной деревни, но только наш староста носит очки…
Услышав это, Мабрук снова обрел самоуважение.
— Клянусь господином нашим аль-Хусейном, — заявил он, — у меня тоже, без шуток, есть очки!
Все снова рассмеялись.
— Очки! — воскликнула Заннуба. — Да благословит тебя Аллах! Что тебе с ними делать? Будь ты грамотный, мы подумали бы, что они тебе нужны для чтения газет. Ведь у тебя даже чересчур зоркие глаза! — ехидно добавила она.
Но Мабрук не обратил на Заннубу никакого внимания. Он смотрел только на Саннию.
— Санния-ханум, поверь мне! Клянусь бородой пророка, я тоже был старостой в очках! — уверял он.
На этот раз даже Санния не выдержала и громко рассмеялась.
— Дурень! — сказал Мухсин, подходя к Мабруку. — Староста без очков лучше. Ведь у него глаза здоровые.
Но переубедить Мабрука было невозможно. Он решительно отказался слушать подобные речи и, снова взглянув на Саннию, сделал жест, означавший:
— Не верь никому, кроме меня!
Глава одиннадцатая
Наступила пятница — день отдыха и досуга. Ханфи-эфенди и весь «народ» собрались в столовой и томились в ожидании хорошего обеда, который полагался в этот радостный день. Как только «председатель» Ханфи услышал крик муэдзина, призывающий с минарета мечети Ситти Зейнаб на соборную молитву, он немедленно приложил руку к животу и издал вопль, оповещая всех, что страшно голоден. Вскоре о том же заявил юзбаши Селим, а за ним и Мухсин.
Один только Абда упрямо не сознавался, что хочет есть. Он спорил с ними и ласково всех успокаивал. Словно проповедник в мечети, уговаривал он их вооружиться терпением и смирить свою плоть, если они хотят как-нибудь прокормиться и дожить до конца месяца.
«Народ» ненадолго умолк. Чтобы забыть о голоде, Ханфи-эфенди принялся разгуливать по квартире, переходя из комнаты в комнату. Вдруг он спросил:
— О люди, а где же Мабрук?
— На кухне, — уверенно ответил Селим. — Сегодня мы, вероятно, будем есть чечевицу с его джуббой[38].
— С его джуббой и кафтаном! — охая и потирая живот, простонал Ханфи.
— Да, эфенди, с его кафтаном и тюрбаном, — гневно воскликнул Абда. — А чего хотелось бы вашей милости? Видно, ты рассчитываешь на жареную индейку?
— Тише! — поспешно вмешался юзбаши Селим, тоже прикладывая руку к животу. — На слове «индейка» теперь лежит запрет! Оно опасно! Остерегайся его! Забудь о нем!
Все снова помолчали. Потом Ханфи печально сказал:
— Клянусь Аллахом, сегодня мы не увидим никакой еды!
— Верно, — подтвердил Селим. — Я не слышу звона посуды и не чувствую никаких запахов.
— Я вам говорю, будет чечевица! — раздраженно вторил Абда.
— Клянусь Аллахом, — сказал «председатель» Ханфи, — в кухне нет ни чечевицы, ни индейки, ни Мабрука.
— Как! Мабрук не на кухне? — тревожно воскликнул Абда.
Все немедленно ринулись в кухню. Ко всеобщему удивлению, там никого не оказалось. Принялись искать Мабрука во всех комнатах, в большой спальне, под кроватями и даже под стульями, но он бесследно исчез, В квартире не было никого, кроме них самих да Заннубы, сидевшей в своей комнате. С тех пор как ее отстранили от хозяйства, она ни во что не вмешивалась.
— Куда же он девался? — спросил Селим. — Ведь наступило время обеда и соборной молитвы.
— Может быть, он пошел помолиться? — задумчиво произнес Абда.
— Машалла! — гневно воскликнул Селим. — Он молится, а мы здесь должны поедать друг друга! Этот дурак молится, не приготовив обеда. Что же прикажете нам, насыщаться его молитвой?
— Вероятно, он молится всемогущему Аллаху, чтобы он ниспослал нам с неба пару вкусных блюд, — саркастически сказал Ханфи.
Абда вскрикнул, словно внезапно разгадал причину таинственного исчезновения слуги.
— Слушайте! Слушайте! Я, кажется, понял! Я знаю, куда ушел Мабрук. Он увидал, что на обед требуются деньги, ну, конечно же, на обед нужно много денег. Это очевидно! На что, например, он купит спички?..
— Значит, — насмешливо заметил Ханфи, — коробка спичек ценой в миллим[39] лишила нас обеда?
Абда жестом заставил его замолчать и продолжал:
— Я только хочу сказать, что обед стоит дорого, больше ничего. Это всем ясно. И вот Мабрук, как человек разумный и сообразительный, решил сэкономить и угостить нас сегодня вместо обеда, например, селедкой. Какого вы мнения о селедке? Разве это не замечательная идея?
— Это твое заключение как главного инженера или?.. — спросил Ханфи.
— …или он действительно пошел за покупками? — подхватил Селим.
Не успел он договорить, как дверь распахнулась и появился Мабрук.
Братья радостно бросились к нему, словно встречая посланца неба. Но сейчас же все испустили горестный вопль: Мабрук явился, как говорится, «с пустым мешком и без гроша». Он не принес ни чечевицы, ни селедок. Одну только вещь принес Мабрук: на его носу торчали очки.
С минуту он молча стоял на месте, поглядывая через очки на изумленный «народ». Потом подошел к Абде и сказал, протягивая на ладони сорок пять больших пиастров.
— Я разменял гинею, которую ты дал мне вчера. Вот остаток. Возьмите ваши деньги. Я отказываюсь вести хозяйство. Денег до конца месяца, конечно, не хватит, но у вас есть владыка, имя которого — Великодушный.
Абда изумленно открыл рот, но не произнес ни слова. Он долго смотрел на слугу, потом обернулся к братьям и снова поглядел на Мабрука. Наконец он проговорил, рассматривая сдачу с гинеи:
— Что это ты такое болтаешь?
Один только Мухсин догадывался, в чем дело, и наслаждался этой сценой. Он взглянул на очки Мабрука и, улыбаясь, шепнул ему:
— Вот теперь ты настоящий староста в очках.
Все еще не опомнившись от удивления, Абда то разглядывал сдачу, то смотрел на Мабрука. Наконец Селим хлопнул его по плечу, заставив очнуться, и насмешливо произнес:
— Господин-то оказался не лучше госпожи! Полюбуйся на свое новое «правительство» и на наш блестящий бюджет.
Пожав плечами, Мабрук беззаботно заявил:
— Мой отец не был «правительством», моя мать не была «правительством», и я вам не говорил:
